— Лежать! Место! — крикнул Алексей.
— Чего ты хочешь? — спросил он, остановившись подле Тани. — Что я должен сделать еще, кроме того, что я уже сделал?
— Ничего, — сказала Таня.
— Ты сама говорила, что тебе надоели наши краденые встречи, мой постоянный страх, отсчитанное, как по счетчику, время. Теперь всего этого нет. Я здесь. В чем дело?
— Ни в чем, — сказала Таня. — Все в порядке, Алеша. У меня скверный характер. Я запущу проигрыватель, и все пройдет.
Она поставила пластинку, не выбирая. Впрочем, их было не так уж много, и она ставила их бессчетное количество раз.
Алексей сказал:
— Дежуришь сутки в клинике, устаешь как бес — ты не думай, я не жалуюсь на свою работу, я ее люблю, — но потом приходишь домой, и хочется, чтоб был праздник. Знаешь, как важно, с какими глазами тебе открывают дверь?.. Вот с тобой не так. Ты молодчага, Танька.
— Со мной — праздник? — спросила Таня.
— Праздник. В особенности когда ты без комплекса.
Он развязал галстук, стянул с себя рубаху и, поставив ногу на стул, принялся расшнуровывать туфли. Таня спросила:
— А какой у меня комплекс?
— Не надо, Танюха. Опять заведемся. Давай так — нам дико повезло, на огромной планете мы все-таки с тобой встретились…
Стоя уже в носках на полу, он обнял ее, повернул к себе, длинно поцеловал.
Все, что он говорил Тане, она много раз слышала не только от него. Эти слова про праздник, усталое нытье о своей тяжкой работе, желание забыться, воспользоваться тем, что есть сейчас, сию минуту, — всем этим она была сыта по горло. Давным-давно, когда она впервые услышала это, ей было лестно, что именно подле нее и из-за нее человек испытывает подобные ощущения. Она старалась, иногда даже через силу, поддерживать эти ощущения, сама распаляя их и в себе. Но шло время, совершенно разные люди говорили ей примерно одно и то же и приходили к ней за одним и тем же, и она сама предоставляла в их распоряжение одно и то же. Они почему-то не удерживались подле нее надолго.
— Погоди, — сказала Таня. — Я постелю.
— Да ладно, — сказал Алексей. — Потом. Он мешал ей стелить, но она постелила.
В дверях послышался шорох, собака злобно зарычала в коридоре. Таня сказала:
— Кажется, мама пришла.
— Тихо, Буран! — скомандовал Алексей. — Тихо, это свои.
Таня выглянула из комнаты. На пороге квартиры стояла оробевшая Анна Кирилловна.
— Его зовут Буран, — объяснила ей Таня. — Не бойся, мамуля, он не кусается… Ты извини нас, мамочка, мы уже легли.
Анна Кирилловна пробралась к себе в комнату, хотела было пойти на кухню за чайником, но, побоявшись чужой собаки, села в кресло против телевизора и включила его.
У постели горели две свечи. Прикурив от одной из них, Таня спросила:
— А все-таки, какой же у меня, по-твоему, комплекс?
— На фиг тебе это знать? — устало спросил Алексей.
— Мне любопытно.
— Пожалуйста. Комплекс у тебя такой: все мужчины — эгоисты и обманщики.
— А это неверно?
— Как всякое обобщение. Я терпеть не могу рассуждений, начинающихся со слова «все»: все интеллигенты, все рабочие, все зубные врачи…
— Значит, ты особенный? — спросила Таня.
— Особенный. И ты особенная. Кончай курить, Танюха. Это глупо — лежать в постели и заниматься философией. Есть совсем другое, прелестное занятие.
— А война? — спросила Таня. — Ты мне еще не сказал, что все равно когда-нибудь будет война.
— Будет.
Он, не дал ей больше говорить.
Глубокой ночью зазвонил телефон. Свечи, захлебнувшись в стеарине, уже давно погасли. Таня в темноте нащупала трубку и хриплым голосом откликнулась:
— Да.
Кто-то молча дышал на другом конце провода.
— Положи трубку, — шепотом попросил Алексей.
Но аппарат зазвонил еще и еще раз.
— Моя благоверная, — сказал Алексей. — Дай мне, пожалуйста, сигарету.
— А откуда она знает мой телефон?
— Она все знает. Это такой человек, Танюха…
— Мне неинтересно слушать, какой она человек, — сказала Таня.
— У нее очень ранимая психика, — сказал Алексей. — В прошлом году она перенесла тяжелую форму инфекционной желтухи.
— А корь?
— Что корь? — не понял Алексей.
— Корь у нее была?
— Была, вероятно, в детстве. Почему ты об этом спрашиваешь?
— Просто так. Чтобы доставить тебе удовольствие рассказывать о ней.
Она поднялась с постели и накинула халат, лежавший на полу.
В окно, в щели вокруг задернутых штор, пробивался неопрятный осенний рассвет. От его сочащегося, больного света комната казалась холодной и грязной.
— Куда ты? — спросил Алексей.
— Сварю кофе.
Утром, как всегда, Анна Кирилловна поднялась раньше Тани. Вымытая после ужина посуда стояла в кухонном шкафчике. Надо будет попросить этого Алексея сдать бутылки в магазин, решила Анна Кирилловна. И привинтить как следует зеркало в прихожей. Картошки бы хорошо принести с рынка килограммов пять.
Таня вышла из своей комнаты уже одетая и причесанная.
— Доброе утро, мама.
Сложив руки на коленях, она села против матери за стол.
— Разве ты не будешь принимать ванну? — спросила Анна Кирилловна.
— Я уже мылась.
— Хорошо, что вы убрали из коридора этого Урагана, — сказала Анна Кирилловна. — Он ужасно страшный. Я боялась пройти мимо него ночью в уборную.
— Его зовут Буран, а не Ураган, — сказала Таня.
— А чем его кормят?
— Не знаю.
— Таких громадных собак, кажется, кормят овсянкой. Я куплю ее на обратном пути из института.
— Никто тебя не просит, — сказала Таня. — И вообще, не вмешивайся в то, что тебя не касается.
Анна Кирилловна замолчала. Она доела свой завтрак, стараясь не глядеть на дочь.
— Что ты на меня так смотришь? — раздраженно спросила Таня.
— Странно. Разве я уже не имею права взглянуть на тебя?
— Ты только и мечтаешь, чтобы я выскочила замуж за какого-нибудь кретина. Лишь бы на нем были брюки и пиджак, а остальное для тебя не имеет значенья…
— Опомнись, лапонька, — сказала Анна Кирилловна.
— Мама, отчего заболевают инфекционной желтухой? — спросила Таня.
— Кажется, от крыс.
— Господи, как мне все надоело! И сама я себе надоела… Мамуля, давай жить вдвоем. Ведь правда нам никто не нужен?
По лицу Тани текли слезы.
— Я его выгнала в семь утра. Вместе с его дурацкой собакой.
— Куда же он пошел в такую рань? — спросила Анна Кирилловна.
— Домой. У него есть дом. И у меня есть дом. У всех есть дом. Это только тебе кажется, что если в доме нету мужчины, то это уже не настоящий дом.
— Глупости, — сказала Анна Кирилловна. — Твой отец умер, когда тебе было полтора года.
— Он тебя любил?
— Вероятно. Зачем бы он стал жить со мной, если бы не любил?
— А в чем это выражалось? Почему ты была уверена, что он тебя любит?
— Не знаю, — сказала Анна Кирилловна. — Не помню. Может, я и не была уверена. Когда вспоминаешь прошлое, оно всегда представляется лучше, чем было… А сейчас-то мне, вообще, уже кажется, что я всю жизнь прожила одна…
— Ты жила не одна. Ты жила со мной. А. теперь я буду с тобой… Хочешь, я сварю сегодня суп, какой ты любишь, с цветной капустой?
— Свари. Только не реви, глупая. Не стоят они твоих слез, дураки такие.
— Все! — сказала Таня. — Плевала я на них.
Она поднялась из-за стола и вытерла кухонным полотенцем щеки.
— Боже, какая это мерзость — штопать их носки, стирать их белье, подлаживаться к их настроению!
Проводив мать до дверей и целуя ее на прощанье, Таня шепнула ей на ухо:
— Прости меня, мамочка.
В институт Анна Кирилловна приехала совершенно разбитая. Предстоял длинный утомительный день. И, как назло, именно в этот день пришли толстые пакеты с новыми учебниками — ими следовало заменить старые, вышедшие из употребления.
В библиотеке в утренний час было пусто. Бродя вдоль стеллажей и занимаясь своим делом, Анна Кирилловна вдруг услышала:
— Глупое занятие, не правда ли?
Она обернулась. За спиной у нее стоял преподаватель Студенцов. Он дотронулся носком туфли до стопки книг, уже снятых с полок.
— Вам-то что? — сказал Студенцов. — С глаз долой — из сердца вон. А вот нам, историкам… Вы чем расстроены, голубушка Анна Кирилловна?
Он смотрел на нее участливо, наклонив свое большое, гладко выбритое лицо к самому ее плечу.
И внезапно Анне Кирилловне стало нехорошо — у нее закружилась голова. Пошатнувшись и бледнея, она невольно привалилась к Студенцову, он придержал ее сильной рукой и довел до стула.
— Голубушка, что с вами?.. Чем я могу вам помочь? Подобная дурнота случалась с ней уже не однажды, она нисколько не испугалась. Студенцов же, встревоженный не на шутку, сбегал за водой, добыл где-то валидол, валерьянку и не отходил от Анны Кирилловны, покуда она окончательно не пришла в себя.
