Настоящая буря прокатывается по Германии. Уже через час после известий о покушении на митинге в здании Технического университета Бернд Рабель, один лидеров студенческих комитетов, кричит: «Я хочу напомнить о том, какая травля была устроена после событий 2 июня!.. Я хочу напомнить, что собирался сделать с внепарламентской оппозицией правящий бургомистр!.. Я скажу прямо: настоящие убийцы Дучке – это Аксель Шпрингер и Большая партийная коалиция!» Рабель говорит то, что думают остальные. В одиннадцать часов вечера того же дня многотысячная толпа студентов окружает здание концерна Шпрингера, расположенное недалеко от Берлинской стены, в окна летят камни, бутылки с зажигательной смесью, сожжены пять машин, предназначенных для утренней развозки газет, еще десять грузовиков перевернуты и повреждены. Группа студентов, вооруженных палками, прорывается сквозь оцепление в вестибюль, другая группа захватывает водомет и направляет его на полицию. Беспорядки продолжаются в течение всей пасхальной недели. Демонстранты блокируют издательства и типографии Шпрингера в Западном Берлине, Гамбурге, Ганновере, Мюнхене, Франкфурте-на-Майне, Штуттгарте, в других городах. Журнал «Шпигель» в эти дни пишет, что волнения «доходят до уличных битв, каких Германия не знала со времен Веймарской республики».
Всё, Рубикон перейден.
Возврата к прежнему бюргерскому спокойствию уже не будет.
«Пули, выпущенные в Дучке, покончили с нашими мечтами о мире и ненасилии», – скажет потом Ульрика Майнхоф, ставшая одним из лидеров подпольного сопротивления.
Необычная пара появляется в это время в «Союзе немецких студентов». Юношу зовут Андреас Баадер, и, по воспоминаниям его тогдашних приятелей, это был немецкий Марлон Брандо[18] – красавчик, с задатками лидера, энергичный, раскованный, девушки были от него без ума. У него типичная для тех лет биография: вырос без отца, пропавшего на Восточном фронте, ни образования, ни какой-либо специальности не получил, с детства был вожаком хулиганских банд, и чуть позже правая пресса не без оснований будет о нем писать – «бандит с интеллектуальной подкладкой»; за ним уже тянутся драки на улицах, конфликты с полицией, колония для несовершеннолетних, угоны машин; он уже бежал из Мюнхена в Западный Берлин, чтобы не служить в бундесвере, здесь он формально числится студентом Свободного университета, но в действительности шатается целыми днями по барам, тусуется в клубах, устраивает бешеные гонки на мотоциклах. В «Союзе немецких студентов» к нему относятся не слишком серьезно. На его экстремистские заявления, что «история делается только кровью, только путем самопожертвований и убийств», особого внимания не обращают. Слишком очевидно, что Баадер все-таки не интеллектуал, его политический багаж весьма скуден: протестуя против войны во Вьетнаме, он не очень-то хорошо представляет, где находится этот самый Вьетнам, его стихия – не теория, а открытая уличная борьба, не доктрина, а ее практическое воплощение в жизнь. Здесь Андреас Баадер незаменим: в хаосе студенческих беспорядков, среди звона стекла, горящих машин, водометов, слезоточивого газа он чувствует себя как рыба в воде. Здесь он исполняет главную роль, здесь он – на сцене, а зрительный зал, ошеломленно следящий за ним, – это весь мир.
Девушка является его полной противоположностью. Ее зовут Гудрун Энсслин – та самая, что после гибели Онезорга кричала о поколении, создавшем Освенцим. Гудрун Энсслин воспитывалась в евангелистской семье и, по отзывам тех, кто ее в эти годы знал, была религиозна до фанатизма. Одно время она даже всерьез подумывала, чтобы уйти в монастырь. Такой она останется до конца своих дней. Ей нужно было ни много ни мало – Царства Божия на земле. Гюнтер Грасс, хорошо знакомый с Гудрун, писал о ней как о законченной «идеалистке с врождённой ненавистью к компромиссам, верующей в Абсолют». А по отзывам психиатров, обследовавших ее в тюрьме, Гудрун Энсслин представляет собой «сплав ненависти и насилия. Ради достижения своих целей предаст даже родного брата. У нее отсутствует всякое чувство вины… По сути дела, это фанатик, верящий в то, что более справедливое общество может быть создано лишь путем насильственных действий»… Сама о себе она говорила так: «Я верю в бога потому, что я экстремистка». На мужчин она производит неотразимое впечатление: хрупкая, эффектная, темпераментная блондинка, готовая, как фурия, броситься на любого, кто не разделяет ее пламенных взглядов. Даже муж, которого она хладнокровно оставила, скажет через несколько месяцев на суде, что «если уж такой человек, как Гудрун, в которой нет ничего отрицательного, смогла совершить этот антисистемный акт, значит, плоха вся ваша система». Впрочем, муж ее, писатель Бернард Веспер, – типичный интеллигент: он ненавидит общество, в котором живет, – общество обывателей, общество потребления и накопительства, общество доносчиков, общество убогих мещан, где «не только подсчитывают, сколько минут ты провел в туалете, но и сколько листков туалетной бумаги ты при этом использовал». Его гложет непрерывное чувство вины: его отец – крупный нацистский поэт, много лет искренне прославлявший фашизм; в 1971 году Веспер покончит с собой… А Гудрун Энсслин учится в Тюбингенском университете, изучает философию, социологию, германистику, педагогику, пишет докторскую диссертацию, после «предательства социал-демократов» демонстративно выходит из состава СДПГ. Она придает интеллектуальную форму хулиганским порыва Баадера, превращает его необузданную энергию в действие, обретающее социальный смысл. Сходятся они в одном – хватит болтать, хватит трепать языком, когда наших товарищей убивают одного за другим. Необходимо открытое действие, необходима решительная борьба, которая только и может остановить надвигающийся фашизм.
Так полагают не только они. После гибели Онезорга идея революционного праксиса[19] начинает обретать популярность. Действительно, сколько можно отступать под натиском бесчинствующих свиней? Неужели нет в Германии сил, способных нанести сокрушительный удар по Системе?
Общественные ожидания материализуются в соответствующих концептах. Еще в 1950-х годах Альбер Камю печатает работу «Бунтующий человек», где исследует смысл восстания личности против абсурдного и бессмысленного существования. Далее Франц Фанон пишет о мистике революционного насилия, которое очищает нацию и через коллективный катарсис возрождает ее. В свою очередь Сартр заявляет об электоральной комедии, разыгрываемой буржуазными партиями, и том, что на смену ей неизбежно приходит «иллегальная легитимность». Ги Дебор говорит о «революции сознания», которая должна стать основой революции социальной. Жан-Люк Годар выпускает фильм «На последнем дыхании», героем которого является молодой бунтарь. Леннон пишет песню с характерным названием «Революция № 1», и она мгновенно разлетается по всему свету. А Джерри Рубин, один из лидеров йиппи, провозглашает доктрину «спонтанного сопротивления». «Сначала действуй, а потом думай», – призывает он, что, заметим, не помешает самому Рубину стать впоследствии вполне буржуазным и преуспевающим бизнесменом. Однако это произойдет значительно позже, а тогда красивый романтический лозунг вызывает в сердцах молодежи немедленный резонанс.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
