команды пловцов на успешный сезон». – Я пожала плечами. – Мне хотелось найти какую-то важную историю и докопаться до самой ее сути.
– И эту суть ты решила поискать в тюремной камере?
– Ну, ее точно нет ни в раздевалке, ни на беговой дорожке, – ответила я.
Отец пронзил меня взглядом, но я не отвела глаза. В конце концов, он положил руку на стол и заговорил серьезным официальным тоном, словно находился на заседании правления компании:
– Все, хватит с тебя протестов. Все решено. Ты больше не будешь учиться ни в этом колледже, ни в Калифорнийском университете.
– Что? – Я резко выпрямилась. – Почему? И что же мне делать?
– Поедешь во Францию и закончишь образование подальше от всех этих глупостей.
Ему удалось застигнуть меня врасплох. Я разинула рот, а потом рассмеялась, сухо и ничуть не весело.
– Франция? Да ты шутишь.
– Ты немедленно заберешь документы из Калифорнийского университета, – продолжал отец. – Твоих оценок и свободного владения французским хватит, чтобы поступить в Сорбонну. Если нет, я подергаю за нужные ниточки и набью парочку карманов. Но ты в любом случае отправишься в Париж, закончишь учебный год, а потом продолжишь учебу в сентябре. Квартиру я найду.
– Вот, значит, как? Раз ты все решил, то так тому и быть? Я не один из твоих коммерческих проектов. – Я недоверчиво покачала головой. – Сорбонна? Серьезно? Ты забыл о беспорядках во Франции, случившихся два года назад? Старые здания даже непригодны для использования.
– Университет по-прежнему функционирует, и ты поедешь туда, чтобы получить диплом.
Я покачала головой.
– Папа… так нельзя. Там ведь нет никакой истории, по крайней мере теперь. Год назад, в 1969-м – конечно, но сейчас…
– Сейчас тебя хотя бы не пристрелят, – отрезал отец, нахмурившись еще сильнее.
– Но это нелепо, – возразила я. – Ты психуешь из-за какого-то дурацкого задержания.
– Месяц назад на одной из подобных акций протеста застрелили студентку колледжа. Такую же, как ты, Джени. – Отец стиснул лежащие на столе руки. – А на прошлой неделе случилась жуткая перестрелка в Кентском университете. В результате мертвы четверо молодых людей. – Он покачал головой. – Если продолжишь писать о войне, то что-нибудь может случиться и с тобой… Мы с мамой очень за тебя боимся.
– Не стоит за меня волноваться…
– А как иначе? – воскликнул отец.
– Но в Париже для меня нет ничего интересного. Никакой истории…
Отец стукнул сжатым кулаком по столу, и мы с Хелен почти подпрыгнули.
– Твоя история, Дженель, в том, что ты должна быть в безопасности.
– В безопасности, – бросила я. – О ком ты печешься, папа? Обо мне или о себе? Признайся, что ни ты, ни твои богатые именитые клиенты даже не желаете замечать, что с нами творит эта война. И с мальчишками, которых посылают на верную смерть. Ты ведь не хочешь видеть мои фотографии, верно? – Я покачала головой и скрестила руки на груди. – Я не беспомощная маленькая девочка, которую можно отправить за границу, как какой-нибудь хрупкий кусок стекла. Я никуда не поеду.
– Поедешь, – продолжал настаивать отец. – В противном случае окажешься в тюрьме. Ты до сих пор не попала за решетку только из-за моей дружбы с Тедом Холлисом. Но в этот раз я не собираюсь прибегать к своим связям – лишь предлагаю тебе выбор: квартира в Париже или тюремная камера в Чоучилле. Решение за тобой.
Сердце глухо застучало в моей груди.
– И ты позволишь мне сесть в тюрьму?
– А что мне еще остается? – Суровая маска на лице отца дрогнула, выдавая скрывающееся за ней беспокойство.
Хелен прочистила горло, напоминая о своем присутствии.
– Мистер Мартин, можно мне поговорить с Джени наедине? – робким, дрожащим голосом спросила подруга; она явно не привыкла кому-либо возражать.
Отец одарил меня напряженным, почти умоляющим взглядом и покинул комнату. Дождавшись, когда дверь со щелчком закроется, Хелен взглянула на меня сквозь стекла очков в роговой оправе и печально улыбнулась.
– Джени.
– Ты с ним согласна, – заключила я. – И поэтому пришла сюда. Он привел тебя, чтобы меня убедить?
– Да.
– Почему?
Она подалась вперед, склонившись над шатким пластиковым столом.
– Потому что я тоже о тебе беспокоюсь. Ты все ближе и ближе подбиралась к этой истории, а теперь сама стала ее частью.
Я поерзала на стуле. Звякнули наручники, словно подчеркивая ее слова. Хелен не отличалась красноречием, и во время учебы в школе дети часто называли ее олененком – за молчаливость и большие печальные глаза. Но если подруга все же заводила разговор на какую-то серьезную тему, то каждое ее слово казалось сродни удару под дых.
– И что ты предлагаешь? – поинтересовалась я. – Бежать во Францию? Что мне там делать?
– Те же репортажи, – подсказала Хелен. – Только с безопасного расстояния.
Я фыркнула.
– Не хочу я держаться на безопасном расстоянии. Уже достало, что никто не воспринимает меня всерьез. Я хочу освещать громкие истории.
– Ну, вряд ли Париж уснул, – напомнила мне Хелен. – Там тоже не все спокойно. К тому же что тебя здесь держит? Ты постоянно торчишь в комнате для проявки пленки на факультете журналистики. Даже со мной перестала общаться… О том, что Бобби тебя бросил, я узнала от Карен. И он, кстати, тоже жаловался, что ты слишком увлекаешься работой.
Я закатила глаза.
– Бобби скучный и в постели не блещет. Можешь так ему и передать, дословно. К тому же, – добавила я, – что плохого в усердной работе? Мне, чтобы чего-то добиться на этом поприще, приходится вкалывать вдвое больше, чем мужчинам.
– Может, и так, но кем ты будешь работать в тюремной камере?
– Отец блефует. Он ни за что не позволит мне сесть за решетку.
– Согласна. Но перестрелки по-настоящему опасны, Джени.
Я провела ногтем большого пальца по трещине на столе, стараясь не думать о том, как сильно напугалась прошлым вечером.
– Но ведь это похоже на бегство, – выдохнула я.
– Историй тебе хватит и там.
– Ага, незначительных, – пробурчала я.
– Кто знает, – усмехнулась Хелен. – Порой наибольшее влияние оказывают именно мелкие истории. – Она потянулась через стол и взяла меня за руку. – Отыщи для себя такую историю, Джени. Одну из тех, что ничего не значат на первый взгляд, но если копнуть глубже… – она с улыбкой пожала плечами, – то на поверхность выйдет нечто невероятное.
Я поджала губы, но крепко стиснула ладонь подруги.
– Секретное оружие отца: Хелен Страмфилд.
– Твой папа не дурак, – улыбнулась Хелен. – И любит тебя.
Слезы защипали глаза, но я поспешила их сморгнуть. Я никогда не считала себя плаксой. К тому же взгляд всегда должен был оставаться острым и сосредоточенным. Иначе как обнаружить подходящие
