И я начал торопливо все ей объяснять. Все подряд. «Сейчас я открою тебе, Леночка, одну страшную тайну…» Исповедуясь перед ней, я все ждал, когда она вскочит и с воплем бросится прочь от меня. Ну а дальше известно: арест, расстрел… Все в голове у меня уже было разработано. И в первый момент, казалось, она не понимает. Ни в какой стране она находится. Ни кто, в бреду, восседает перед ней, как заяц на грязной травке… И потому, наверное от непонимания, она дважды улыбнулась при моих инвективах о вымороченной любви по заданию госбезопасности и о браке по приказу Родины-матери, после чего иностранка автоматически попадала в объятия нашего грозного подданства, и ее бы запытали, ей-Богу, ее бы запытали…
(Абрам Терц. Спокойной ночи. Париж, 1984)
Вот тут – уже окончательно и непоправимо – и разошлись пути Сергея Хмельницкого и Андрея Синявского.
Хмельницкому и в голову не пришло открыть Элен, что встречается он с ней и ведет разговоры на разные возвышенные темы по заданию советской тайной полиции и о каждой такой встрече и каждой такой беседе пишет потом отчеты, которые – по определению – не могут быть такими уж невинными.
А Андрей не только сразу ей открылся, но и разработал – сперва один, потом вместе с ней – встречный план, осуществляя, а потом и осуществив который они сумели обмануть органы и в конце концов сорвать задуманную ими операцию.
Андрей предложил выдать кагэбэшникам такую версию: он, мол, выполнил все их предписания, объяснился Элен в любви и сделал ей в лучших правилах хорошего европейского тона предложение руки и сердца. Но она в ответ – пойди пойми причуды женского сердца – не только не приняла этих его объяснений, но и почему-то обиделась, разгневалась и прервала с ним всякие отношения.
Зная, что кагэбэшники наблюдают за каждой их встречей, они ухитрились с достаточной степенью правдоподобия разыграть сцену этой их бурной ссоры, и – мало того! – Андрей убедил Элен, что она должна во что бы то ни стало рассказать об этой их ссоре Сергею: тот – по долгу службы – доложит об этом своим кураторам, и подсунутая им ложная версия обретет таким образом черты уже полной достоверности и убедительности.
Так оно в конце концов и произошло.
Этот их план сработал.
...
– Внимание! Она вышла на Якиманку! – скомандовал телефонный голос. – Сценарий вам известен: примирение. Без претензий на руку и сердце. Это пока оставим. Восстановление дружеских чувств. Ясненько? Случайная встреча… Внимание! Яуза! Кино «Ударник»!.. Порядочек! Приготовьтесь! Переходит Каменный мост!..
По телефону я вижу, как Элен, ни о чем не ведая, поправила сумочку на кожаном ремешке, перебросила небрежно бедный плащик с локтя на локоток и пошла, и пошла дальше, через Каменный мост, по направлению ко мне. Дай-то Бог, сверкнуло, ей вовремя догадаться шмыгнуть по набережной, на Москва-реку, и мы бы не встретились, не сошлись…
– Внимание! Курс – на улицу Фрунзе! Немедленно! Выходите на явку! Пересечетесь как бы случайно. Никаких обид. Сценарий – известен? Идите на сближение. Повторяю координаты: с Арбата – на улицу Фрунзе. Ясненько? Полный вперед! Желаю успеха!..
Последовал короткий щелчок. Телефон отключили… Покачиваясь, я вышел на улицу и понял: что ни делай человек, он просматривается насквозь – и сверху, и сбоку, и в спину. Им орудуют, им управляют по радио…
Меня выпихнули с парашютом, как, случается, выбрасывают ударом в задницу десантника. Война? У них всегда война. Без войны они не могут. И я поплыл, я полетел над Москвой, срочно соображая, где мне приземлиться в жизни и как нам еще раз вывернуться из беды…
Мы едва не столкнулись в устье Фрунзе, когда она, как столбик, появилась из-под земли, а я по заданному маршруту на высоком скаку вылетел из-за угла. – Элен?! Неужели?! Какая встреча!.. – Я почти вопил, размахивая руками, будто меня дергало током, в знак изумления и радостной растерянности («Не вздумай улыбаться! Не радуйся! Все подстроено! И – за нами следят…»).
– Какая радость, Элен! Бежал, понимаешь, в Ленинскую библиотеку… И вдруг!.. («Ты успела сказать С. то, о чем мы с тобой договорились? Ты – сумела?..») Мне удалось, надеюсь, придать интонации и жестам ту развязную искусственность, ту разящую в глаза, глупую подстроенность тона, которые прямо говорят, что мы ломаем комедию, если постановщик требует от нас мелодрамы. Пусть видят, если хотят, какой из меня актер…
(Абрам Терц. Спокойной ночи. Париж, 1984)
Разыгрывая эту сцену, делая вид, что оба смущены этой случайной встречей, они говорят не о том, что наверняка мерещится наблюдающим за ними топтунам-кагэбэшникам, а совсем о другом: о том, сработал или не сработал их встречный план:
...
Ну конечно, они виделись. В тот же день, к вечеру, она была у него дома и, вся в слезах, понаговорила с три короба – все, что требовалось по рецепту. Она так негодовала, так сетовала! И что же? – верный наперсник умолял не волноваться. Без аргументов. Вопреки очевидности. Ну мало ли! Какие размолвки? Помиритесь! Помиритесь! Я не так выразился, она не то поняла. Он с таким пылом настаивал на возобновлении наших контактов, что она была совсем не удивлена, столкнувшись со мною только что, носом к носу, на площади…
– Не торопись мириться со мной. Не торопись мириться! Чтобы не попасть нам в еще какую-нибудь ловушку… И ты думаешь, он поверил тебе? Он клюнул на эту удочку? От него, от ориентира в нашей жизни, столько зависит…
– Ну конечно же, Андрюшка. Я так плакала! Я так ругала тебя!
И она расхохоталась. Нет, вы представляете, она расхохоталась надо всем, что было и не было над нами, по всей Москве. Но сознает ли, о чем речь, если еще может смеяться?..
– Клюнул, Андрюшка! Клюнул! – вскричала вдруг француженка с яростью русской бабы. – И я сама убедилась – провокатор!.. Уйдем отсюда куда-нибудь, – потянула она меня за рукав. В музей, если хочешь. Или в зоологический сад… И смотри: где же твой, как ты его называл, – топтун?..
Она вылепила губами трудное слово «топтун», даже как-то нежно его причмокнув. Я огляделся. В самом деле, пока мы с ней выясняли отношения, филер успел раствориться… Действительно, пора уходить…
Что добавить вместо эпилога? Когда мы с нею встречались – в разные времена и в разных, бывало даже, странах и городах, – она часто вспоминала эту пустую фразу «Уйдем отсюда, Андрюшка!», как будто мы и вправду могли уйти. Только смерть вождя позволила нам выскочить из заколдованного круга. Но, стоя в том кругу, я уже принял решение, что вопреки очевидности уйду в писатели, а что, как и куда писать – подсказал сам этот круг. Она согласилась при случае переправить вещи на Запад. И сделала это спустя несколько лет. Так закончился мой долгий путь из Сокольников. – Уйдем отсюда! Уйдем отсюда, Андрюшка…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
