Но об этом – в свой срок.
А сейчас я возвращаюсь в ту декабрьскую ночь 1988 года, когда мы втроем – я, Андрей и Марья – бродили по ночному Парижу, а потом сидели в моем гостиничном номере и говорили, говорили, говорили – не могли наговориться.
Для меня, повторю, главной темой был тогда совсем недавно прочитанный и потрясший меня пасквиль Сергея Хмельницкого. Не столько даже сам этот пасквиль, сколько предательство Воронеля, почему-то решившего его обнародовать.
У меня не было ни малейших сомнений в том, что случиться это могло только потому, что между ним и Синявскими что-то произошло. И я всеми правдами и неправдами пытался добиться от Андрея и Марьи ответа: что же именно? Что их вдруг развело?
Но они отмалчивались. Упрямо повторяли одно и то же: никакой близости с Воронелем у них никогда не было. Отношения всегда были весьма прохладные, никакая не дружба, а просто довольно далекое знакомство.
Позже кто-то из общих друзей рассказал мне, что причиной их ссоры стало то, что Неля попросила Андрея написать предисловие к сборнику ее пьес, а Андрей отказался.
Мне этот повод для ссоры – даже не ссоры, а полного разрыва отношений – показался таким мелким и даже ничтожным, что я в это просто не поверил. Но потом подумал, что и куда более крупные и кровавые события в многострадальной истории человечества случались и по более ничтожным поводам и более низменным побуждениям. (Достаточно вспомнить, из-за какой ерунды Мартынов поссорился с Лермонтовым и убил его.)
Но одно дело – многострадальная история человечества и совсем другое – поступок близкого человека, о котором я даже и подумать не мог, что он способен на подлость.
А в том, что это была именно подлость, у меня не могло быть ни малейших сомнений. Ведь Шурик Воронель прекрасно знал – не мог не знать! – каким на самом деле было сотрудничество Андрея с органами и как разительно оно отличалось от того, как сотрудничал с ними его дружок Сергей Хмельницкий. И дело тут было совсем не в том, чью версию (Андрея, как она изложена им в его романе «Спокойной ночи», или Сергея, как он изложил ее в своем ответе на этот роман) считать более правдоподобной.
Ведь помимо романа существуют еще всем известные, несомненные и неопровержимые факты.
Факт первый: Андрей, в отличие от Сергея Хмельницкого, никого не посадил.
Факт второй: Андрей отсидел свои – без малого – шесть лет в колонии строгого режима (такова была благодарность органов за его сотрудничество с ними).
И наконец, факт третий: дружеские отношения Андрея с Элен Пельтье сохранились навсегда, и именно она переправляла его подпольные сочинения на Запад, что подтвердила специальным заявлением для прессы, сделанным ею сразу после объявления приговора по делу Синявского и Даниэля:
...
Я не нахожу слов, чтобы выразить свое потрясение, когда я узнала о приговоре, осудившем Андрея Синявского и Юлия Даниэля на 7 и 5 лет заключения в трудовом лагере строгого режима.
Они мои друзья. Понятно, что я от них не отрекусь. Я им помогала, это верно. Я принимаю полную и исключительную ответственность за эту помощь. Я всегда соблюдала полнейшую тайну в отношениях между моими французскими и русскими друзьями. Никого, кроме меня, нельзя обвинить.
(Элен Пельтье-Замойская. Заявление агентству «ФРАНС ПРЕСС» // Монд. 1966. 16 февраля)
Я бурно, не стесняясь в выражениях, высказывал Андрею и Марье свое негодование по поводу этого необъяснимого и, как я все время повторял, подлого поступка Воронеля. И в какой-то момент сказал, что хорошо представляю себе, как больно ранил их этот предательский удар и как тяжело, наверно, им далось все это пережить.
И тут Марья сказала:
– Нет-нет, все вышло очень хорошо. И нам с Андреем не огорчаться надо, а радоваться, что этот пасквиль Хмельницкого был напечатан!
И в ответ на мой изумленный вопрошающий взгляд они наперебой стали рассказывать.
Вообще-то слово «наперебой» тут не очень годится. Рассказывала Марья, а Андрей лишь время от времени вставлял какую-нибудь короткую реплику. Так уж у них было заведено.
А история мне была тогда рассказана такая.
Когда Андрей – в 1983 году – закончил свой роман, прежде чем отдать его в печать, он дал его прочесть Элен. Он считал, что не вправе печатать эту свою книгу без ее разрешения: ведь в ней он открывал не только свою, но и ее – их общую – тайну.
Элен рукопись прочла и сказала, что никаких возражений против публикации романа у нее нет, есть только три просьбы. Вернее – три условия.
Во-первых, она просит Андрея не упоминать ее имя.
Во-вторых, – и это главное – не называть должность ее отца.
И в третьих, в рассказе об их с Андреем платоническом романе не упоминать о том, что они целовались. (Тут Андрей как-то по-доброму улыбнулся: что, мол, поделаешь – католичка.)
Из этих трех условий Андрей с грехом пополам мог бы принять только одно – последнее. Да и этого, как я потом понял, делать ему не хотелось.
Что же касается первых двух – особенно второго, – то согласиться на них он не мог никак.
Ведь если он не упомянет о том, что отец Элен был в то время военно-морским атташе Франции в СССР, вся эта рассказанная им – и без того фантастическая – история станет уж вовсе неправдоподобной. Ведь именно из-за отца Элен, из-за его высокой дипломатической должности кагэбэшники и затеяли свою сложную игру.
Элен сама по себе навряд ли бы их так заинтересовала. Она только для того и была им нужна, чтобы «выйти» на ее отца. Они рассчитывали, что, запутав ее в свои сети, смогут его шантажировать и, может быть, даже завербовать (на что не пойдет любящий отец, чтобы вытащить любимую дочь из хищных лап советской тайной полиции).
Таким – разного рода – шантажом высокопоставленных дипломатов иностранных государств советские контрразведчики занимались постоянно. Разрабатывали разные хитроумные операции, чтобы создать благоприятную атмосферу для вербовки. И надо сказать, что иногда это у них получалось.
Один такой случай хорошо известен. Узнать о нем во всех – порою весьма пикантных – подробностях можно из знаменитой книги Джона Бэррона «КГБ» ( Barron J. KGB: The Secret World of Soviet Secret Agents. N.Y., 1974).
Был такой – не шибко известный – советский драматург Юрий Васильевич Кротков
2 сентября 1963 года в составе небольшой туристической группы он приехал в Лондон и попросил там политического убежища. Став, таким образом, как это тогда у нас называлось, «невозвращенцем», он прочно обосновался на Западе и спустя несколько лет (в 1967-м) выпустил книгу о своей жизни «Я из Москвы», в которой подробно рассказал, что долгое время был спецагентом советской контрразведки и в этом своем качестве принимал деятельное участие в операции по вербовке дуайена дипломатического корпуса в Москве посла Франции в СССР Мориса Дежана.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
