воины начали усердно разыскивать Имбоцви и младших колдунов. Поймать удалось человек десять. Они были размалеваны так же, как и их главарь, и вид у них был отвратительный. Сам же Имбоцви исчез.
Я уже подумал, что колдун сбежал, воспользовавшись суматохой, как вдруг от крайнего столба (нас так и не отвязали) донесся голос Сэма, хриплый, но бодрый:
— Мистер Квотермейн! Будьте добры в интересах правосудия уведомить его величество, что вероломный колдун, которого он ищет, сидит на дне могилы, вырытой для моих бренных останков.
Я уведомил его величество — и Бабемба с воинами вмиг вытащили нашего приятеля Имбоцви из ямы и привели к королю.
— Освободите белых господ и их спутников, — приказал Бауси. — Пусть они придут сюда.
Путы были развязаны, и мы направились к месту, где стояли король и Брат Джон. Несчастный Имбоцви и его прислужники сбились перед ними в кучу.
— Кто это? — спросил колдуна Бауси, указывая на Брата Джона. — Не ты ли клялся, что его уже нет в живых?
Имбоцви, по-видимому, не думал, что этот вопрос требует ответа.
— Какую песню пел ты нам еще недавно? — продолжал Бауси. — Мол, если Догита придет, пусть тебя расстреляют из луков вместо этих белых господ, так?
Имбоцви снова промолчал, хотя Бабемба угостил его здоровенным пинком, чтобы он повнимательнее слушал короля. Тогда Бауси закричал:
— Ты осудил себя, о лжец, своими же устами! С тобой поступят так, как ты сам это решил, — объявил король и, вторя Илии, восторжествовавшему над пророками Вааловыми, добавил: — Уведите этих ложных пророков, и чтобы ни один из них не укрылся![310] Правильно ли я поступил, о народ?
— Правильно! — дружно ответили собравшиеся. — Пусть их уводят.
— Не любят они Имбоцви, — задумчиво изрек Стивен. — Колдун попал в ту самую яму, которую рыл для нас. Поделом ему!
Повисла тишина, нарушил ее Мавово.
— Кто оказался ложным пророком? — насмешливо осведомился он. — Кто теперь испробует стрел, о рисовальщик белых кругов? — Он указал на мишень, которую, для удобства лучников, Имбоцви с таким злорадством начертил ему на груди.
Проклятый горбун понял, что дело плохо, припал к моим ногам и взмолился о пощаде. Стонал он так жалобно, что я, осчастливленный чудесным избавлением от смерти, был готов его помиловать. Я обернулся к королю, чтобы попросить его подарить колдуну жизнь, хотя на исполнение просьбы надеялся мало, ведь Бауси боялся и ненавидел Имбоцви и очень радовался возможности от него избавиться. Но Имбоцви истолковал мой порыв иначе: отвернуться от просителя для туземца означает отказать в просьбе. От гнева и отчаяния яд, пропитавший его черное сердце, полился через край. Из складок колдовского наряда Имбоцви вытащил большой кривой нож, бросился на меня, словно дикая кошка, и закричал:
— По крайней мере, со мной погибнешь и ты, белый пес!
«Колдун вершит судьбу колдуна», — гласит старая добрая зулусская пословица. Помня об этом, Мавово не спускал глаз с Имбоцви. Один прыжок — и Мавово настиг горбуна. Кривой нож коснулся меня и слегка оцарапал кожу — слава богу, не до крови, ведь лезвие наверняка было смазано ядом, — но в тот самый миг Мавово схватил Имбоцви и легко швырнул на землю, словно тот был малым ребенком. На этом подлая выходка закончилась.
— Пошли отсюда, — сказал я Стивену и Брату Джону, — здесь нам не место.
Нам удалось уйти беспрепятственно и незаметно: жители города Беза отвлеклись на другое. С рыночной площади доносились такие ужасные крики, что мы спешно заперлись у меня в хижине, чтобы не слышать их. К моей великой радости, в хижине царила тьма, которая благотворно действовала на нервы. Хорошо, что я успел немного успокоиться к тому моменту, когда Брат Джон проговорил:
— Друг мой Аллан Квотермейн и молодой джентльмен, имя которого мне неведомо! Хочу сообщить вам то, о чем вряд ли упоминал прежде, — я не только доктор, но и священнослужитель Епископальной церкви Соединенных Штатов. Как священник, прошу позволить мне поблагодарить Всевышнего за ваше чудесное спасение.
— Конечно, — буркнул я за нас со Стивеном, и Брат Джон вознес к Небу прекрасную искреннюю молитву.
Возможно, он и был слегка не в своем уме, но в одаренности и порядочности ему никто не отказал бы.
Вскоре ужасные крики утихли, сменившись многоголосым ропотом. Мы вышли из хижины, уселись под навесом, и я представил Брату Джону Стивена Сомерса.
— Теперь скажите на милость, — начал я, — откуда явились вы увенчанным цветами, словно римский жрец во время жертвоприношения, и верхом на быке, словно молодая особа, которую звали Европой?[311] Зачем вы так зло пошутили над нами в Дурбане — уехали, не сказав ни слова, хотя обещали проводить нас в эту дьявольскую дыру?
Брат Джон погладил длинную бороду и посмотрел на меня с упреком.
— По-моему, Аллан, тут вышло недоразумение, — проговорил он со своим американским акцентом. — Сначала отвечу на второй вопрос. Я не уезжал из Дурбана тайно. Покидая город, я оставил для вас письмо у вашего садовника, хромого гриквы Джека.
— В таком случае этот идиот либо потерял письмо и солгал мне, как это часто бывает с гриквами, либо вовсе забыл о нем.
— Вполне возможно, Аллан, зря я об этом не подумал. В том письме я писал, что буду ждать вас здесь, и намеревался прибыть в город Беза шесть недель назад. Кроме того, на случай моей задержки я отправил гонца к королю Бауси, чтобы предупредить о вашем приходе, но, по-видимому, с ним что-то случилось по дороге.
— Почему вы не поступили как разумный человек — не подождали в Дурбане, чтобы ехать вместе нами? — спросил я.
— Вы спрашиваете меня напрямик, Аллан, и я отвечу, хотя этой темы касаться не люблю. Я знал, что вы отправитесь сюда через Килву. Если много людей и много багажа,
