это единственный вариант. Мне же не хотелось посещать эти места. — Брат Джон сделал небольшую паузу и продолжил: — Давным-давно, почти двадцать три года назад, я с молодой женой прибыл в Килву в качестве миссионера. Мы построили миссию, церковь и довольно успешно несли службу. Мы были очень счастливы. Но в один злополучный день в Килву приплыли арабы на своих дау, чтобы устроить там пункт торговли невольниками. Я воспротивился. В конце концов они напали на нас, убили бо́льшую часть моих людей, а остальных обратили в рабство. В той схватке меня полоснули саблей по голове. Видите, вот шрам. — Брат Джон откинул волосы и показал нам длинный шрам, который мы ясно различили при свете луны. — Удар оглушил меня, я лишился чувств — случилось это вечером, на закате, — а когда очнулся, уже рассвело. В миссии осталась лишь старуха, которая ухаживала за мной. Она почти обезумела от горя, ведь ее мужа и двух старших сыновей арабы убили, а дочь и младшего сына похитили. Я спросил, где моя молодая жена, и в ответ услышал, что ее тоже увезли. С того времени прошло восемь, а то и десять часов. Арабы заметили на море огни, решили, что это английский военный корабль, крейсирующий вдоль побережья, и бежали вглубь страны. Перед тем как уйти, они добили раненых, меня же сочли мертвым и не тронули. Сама же старуха спряталась на прибрежных скалах, после ухода арабов вернулась в дом и обнаружила меня — полуживого от сабельного удара. Я спросил ее, где сейчас может быть моя жена. Женщина точно не знала, но слышала, что арабы направились куда-то за сотню миль от берега для встречи со своим предводителем, негодяем по имени Хасан бен Магомет, которому намеревались подарить мою жену. Мы знали этого негодяя, так как по прибытии в Килву, еще до нападения на миссию, он заболел оспой и моя жена его выхаживала. Если бы не она, он наверняка умер бы. В нападении на миссию он не участвовал, хоть и был предводителем шайки, потому как организовал другой набег внутри страны. Эти ужасные вести потрясли меня, и я, уже обессиленный от потери крови, снова лишился сознания. Очнулся через два дня на борту голландского торгового судна, шедшего на Занзибар, — его-то арабы и приняли за английский военный корабль. Оно встало на якорь в Килве, чтобы запастись водой, и матросы нашли меня на веранде дома. Я едва дышал, и они из сострадания перенесли меня на борт, старухи же никто не видел. Полагаю, она испугалась их и убежала. На Занзибаре меня почти умирающим передали священнику нашей миссии. В его доме я долгое время пролежал в постели, находясь между жизнью и смертью. Минуло шесть месяцев, прежде чем мой рассудок восстановился. Некоторые и теперь считают меня слабоумным, возможно, в их числе и вы, Аллан. Рана на голове зажила после того, как искусный морской хирург-англичанин удалил из нее осколки раздробленной кости. Силы вернулись ко мне. Я был и остаюсь американским подданным. В ту пору на Занзибаре не было ни американского консула (да и теперь вряд ли есть), ни американских военных кораблей. Английские власти постарались навести для меня справки, но не выяснили ничего, так как области, прилегавшие к Килве, находились во власти арабских работорговцев, которых поддерживал разбойник, называвший себя занзибарским султаном.
Брат Джон умолк, охваченный печальными воспоминаниями.
— Вы больше никогда не слышали о своей жене? — спросил Стивен.
— Слышал на Занзибаре от невольника, купленного и освобожденного нашей миссией. Он говорил, что видел женщину, живую и невредимую, подходящую под описание моей жены, но где, я так и не смог толком понять. По словам невольника, это место расположено в пятнадцати днях пути от побережья. Там живет никому не известное племя, и тамошние туземцы случайно наткнулись на эту женщину, прятавшуюся в кустарнике. Мол, относились они к ней с большим почтением, хотя речи ее не понимали. На следующий день после встречи с женщиной невольник разыскивал сбежавших коз и попал в плен к арабам, которые, как он впоследствии выяснил, разыскивали эту белую даму. Вскоре тот освобожденный миссионерами человек заболел воспалением легких и умер, поскольку силы его были подорваны в невольничьем лагере. Теперь ясно, почему мне не хотелось ехать через Килву?
— Да, — ответил я, — теперь ясно и это, и многое другое, о чем мы поговорим позже. Но откуда вы сегодня взялись и как ухитрились прибыть в самый нужный момент?
— Я направился сюда кружным путем, который покажу вам на карте, — ответил Брат Джон. — В пути я повредил ногу. — (Мы со Стивеном переглянулись.) — Мне пришлось пролежать в кафрской хижине шесть недель. Однако и после этого было трудно наступать на больную ногу, поэтому я научил быков ходить под седлом. Белый бык, которого вы видели, последний, остальные погибли от укусов мухи цеце. Необъяснимый страх заставил меня поспешить сюда. В течение двадцати четырех часов я ехал почти без остановки. Сегодня утром я пересек границы земли мазиту, но увидел в краалях лишь женщин. Некоторые узнали меня и украсили этими цветами. Они сказали мне, что мужчины ушли в город Беза на большое торжество. В честь чего устроено празднество, они не знали или не открыли мне. Я погнал быка во весь опор и, слава богу, успел. История очень длинная, подробности расскажу потом. Сейчас вы слишком устали. Что это за шум?
Я прислушался и узнал ликующее пение зулусских охотников, которые возвращались с дикого спектакля, разыгравшегося на рыночной площади. Вел их Сэм, совершенно не похожий на жалкого плаксу, что ковылял к месту казни два часа назад. Теперь он был бодр и весел, а на шею надел побрякушки, в которых я узнал амулеты Имбоцви.
— Добродетель восторжествовала, правосудие свершилось, мистер Квотермейн! Это военные трофеи, — объявил он, указывая на украшения покойного колдуна.
— Убирайся вон, ничтожный трус! — сказал я. — Подробности оставь при себе, лучше ужин приготовь!
Сэм ушел, ничуть не смущенный. Охотники принесли чье-то недвижное тело. Я узнал Ханса, сначала испугался, что старый готтентот мертв, но, осмотрев, понял: он без сознания, вероятно от опия. Брат Джон велел завернуть его в одеяло и положить у огня.
Подошел Мавово и сел перед нами на корточки.
