свободный конец, отогнул крышку гроба и, держа свечку в открытом отверстии, предложил мне подойти и посмотреть.
Я подошел и взглянул… Гроб был пуст! Меня это поразило и страшно ошеломило, но Ван Хелсинг даже не дрогнул. Сейчас более чем когда-либо он был уверен в своей правоте, и это придавало ему решимости.
— Ну, теперь вы довольны, мой друг? — спросил он.
Страшное упорство заговорило во мне, и я ответил:
— Я вижу, что тела Люси нет в гробу, но это доказывает только одно.
— Что именно, Джон?
— Что его там нет.
— Недурная логика. Но почему, по-вашему, его здесь нет?
— Может быть, это дело рук похитителя трупов, — сказал я. — Может быть, его украл кто-нибудь из могильщиков!
Я чувствовал, что говорю глупость, и все же ничего больше не мог придумать.
Профессор вздохнул.
— Ну хорошо, — сказал он. — Вам нужны еще доказательства? Пойдемте со мной!
Он опустил крышку на место, собрал свои вещи, положил их обратно в сумку, потушил свечу и положил ее туда же. Мы открыли дверь и вышли. Он запер дверь на ключ. Затем передал его мне и сказал:
— Оставьте у себя, вам будет спокойнее.
Я засмеялся, но, сознаюсь, это был не слишком умный смех, и хотел вернуть ему ключ.
— Дело не в ключе, — сказал я. — Может существовать дубликат, и, кроме того, такой замок ничего не стоит открыть.
Он не возразил, только положил ключ в карман. Затем он сказал, чтобы я караулил на одном конце кладбища, а он будет караулить на другом. Заняв свое место под тисом, я видел, как его темная фигура удалялась, пока наконец не скрылась за памятниками и деревьями.
Ожидание в одиночестве! Сразу после того, как я занял свое место, я услышал — часы в отдалении бьют двенадцать, а со временем час и два. Я продрог, начал нервничать да еще злился на профессора за то, что он увлек меня в такое странствование, а на себя за то, что согласился пойти. Я слишком устал и слишком хотел спать, чтобы иметь возможность следить во все глаза, но одновременно я был не настолько сонным, чтобы позабыть о своей надежде, — в общем, было скучно и неприятно.
Вдруг, повернувшись случайно, я увидел какую-то белую фигуру, двигающуюся между тисами в конце кладбища, далеко за могилами; одновременно с той стороны, где караулил профессор, от земли отделилась темная масса и поспешно двинулась ей навстречу. Тогда двинулся и я, но мне пришлось обходить памятники и могильные ограды, и я несколько раз падал, спотыкаясь о могилы. Небо было затянуто тучами, где-то вдали запел петух. Поблизости, за кустами можжевельника, которыми была обсажена дорога к церкви, в сторону склепа двигалась какая-то смутная фигура. Могила была скрыта за деревьями, и я не мог видеть, куда фигура девалась. Я услышал шум там, где сначала увидел белую фигуру, и, когда подошел, обнаружил профессора, который держал на руках худенького ребенка. Увидев меня, он протянул ребенка мне и спросил:
— Теперь вы довольны?
— Нет, — ответил я, и, как сам почувствовал, в голосе звучала враждебность.
— Разве вы не видите ребенка?
— Да, вижу, но кто же его принес сюда? Он ранен? — спросил я.
— Посмотрим, — сказал профессор и направился к выходу с кладбища, неся на руках спящего ребенка.
Подойдя к зарослям деревьев, при свете спички мы осмотрели ребенка. На нем не оказалось ни царапин, ни порезов.
— Ну что, я прав? — спросил я торжествующим тоном.
— Мы появились вовремя, — сказал профессор задумчиво.
Нам нужно было решить, как поступить с ребенком. Если его отнести в полицию, придется давать отчет о наших ночных похождениях; во всяком случае, официально заявить, как мы его нашли. В конце концов мы решили отнести его на Гит, если заметим какого-нибудь полисмена, спрятать ребенка так, чтобы тот его непременно нашел, а самим отправиться как можно скорее домой. Все обошлось благополучно. Возле самого Хэмпстед-Гита мы услышали тяжелые шаги полисмена и положили ребенка у самой дороги. Полисмен посветил вокруг себя фонарем и нашел его. Мы услышали его удивленный возглас и ушли. К счастью, мы скоро встретили кеб и поехали в город.
Не могу заснуть, поэтому записываю. Но все-таки нужно будет поспать, так как Ван Хелсинг зайдет за мною в полдень. Он настаивает на том, чтобы я с ним опять отправился в экспедицию.
27 СЕНТЯБРЯ. Только после двух часов нам представилась возможность предпринять новую попытку. Закончились чьи-то похороны, тянувшиеся с полудня, и последние провожатые уже удалились с кладбища. Выбрав укрытием две ольхи, сросшиеся стволами, мы видели, как могильщик закрыл за последним из них ворота. Мы знали, что до самого утра нас никто больше не потревожит, но профессор сказал, что нам понадобится самое большее час. Снова я почувствовал весь ужас действительности, более фантастичной, чем сказка; я отчетливо понимал, какой опасности мы себя подвергаем перед лицом закона, занимаясь своим нечестивым делом. Кроме того, мне казалось, что все это бесполезно. Возмутительно было уже то, что мы открыли свинцовый гроб, желая убедиться в том, что женщина, умершая неделю тому назад, действительно была мертва, — теперь же было верхом безумия вновь открывать могилу, раз мы уже знали, собственными глазами убедились, что она пуста. Меня коробило при одной мысли об этом. Но я молчал, так как против Ван Хелсинга любые уговоры бессильны, у него собственная манера действовать. Он взял ключ, открыл склеп и снова любезно дал мне пройти вперед. На сей раз место не казалось таким ужасным, но впечатление, которое оно производило при свете солнца, было все-таки отвратительным. Ван Хелсинг подошел к гробу Люси, я последовал за ним. Он наклонился и опять отогнул свинцовую крышку — удивление и негодование наполнили мою душу.
В гробу лежала Люси, точь-в-точь такая, какой мы видели ее накануне погребения. Она казалась еще прекрасней, и мне никак не верилось, что она умерла. Ее пунцовые губы были даже ярче прежнего, а щеки покрывал нежный румянец.
— Что это, колдовство? — спросил я.
— Теперь вы убедились? — сказал профессор в ответ: при этом он протянул руку, раздвинул мертвые губы и показал мне белые клыки.
Я содрогнулся.
— Взгляните, — сказал он, — видите, они стали еще острей. Этим и этим, — и он указал сначала на один из верхних клыков, а затем на нижний, — она может кусать детей. Теперь, Джон, вы верите?
И снова дух противоречия проснулся во мне.
— Может быть, ее сюда положили только вчера!
— Неужели? И кто это сделал?
— Не знаю. Кто-нибудь!
— Но ведь она умерла неделю
