Руди, он мне заявил, что эта гадина ему трона дороже!
— Так он покамест и не на троне.
— Руди!!!
— Любушка, ты от меня-то чего хочешь?
— Чтобы ты как-то ее...
— Соблазнил? Не получится.
— Почему же?
Руди только сглотнул. Воспоминания уж больно нехорошие были. Долго он о своем разговоре с Устиньей размышлял. А о соблазнении и не задумался. Какое уж тут соблазнение, когда на тебя смотрят даже не как на мужчину! Как на слизня особо гадкого!
Можно и сил не тратить, не получится ничего. Но царице о том знать не обязательно.
— Пробовал я, Любушка. Надеялся, что отстанет она от Теодора, ан — зря.
— Так что ж теперь?! Терпеть все это?!
— Любушка, ты ведь не пришла бы, когда б терпеть решилась. Что ты придумала?
Царица Любава Никодимовна покрутила один из перстней. Большой сапфир, граненый кабошоном. Звездчатый, безумных денег стоящий. Его царь на рождение сына подарил.
— Придумала, Руди. Когда Феденька ее хочет, надобно ему дать желаемое. Можно ведь схватить ее, скрутить и привезти куда в потайное место. А там... пусть Феденька с ней натешится, а когда и придушит наглую девку — не велик ущерб.
— Любушка, а коли не получится по-твоему?
— А для того ты там будешь, Руди. Ты его туда привезешь, ты их там покараулишь.
Руди задумался.
Идея Любавы у него никакого протеста не вызвала.
Устинью он видел, и понимал, что ей не нравится. Договориться, может, и выйдет, так ведь бабы! С мужчинами проще, с ними как договоришься, так и будет. А бабы сорок раз все по-своему перерешают, да еще ты виноват останешься. И то...
Пока еще договорится, а сколько вреда Устинья ДО того принесет? Была б она тихой, скромной, спокойной — дело другое. Можно и не трогать бы. Да не получится.
— Хорошо, Любушка. Будь по-твоему. Только денег много потребуется.
Любава и не сомневалась в ответе.
— Будут деньги, Руди. Сколько нужно, будет. Только сделай...
Руди и не возражал. Сделает, чего ж не сделать? Дело-то хорошее, дело нужное.
Ишь ты, взял мальчишка моду! Влюблен он!
Старших он не слушает!
Исправлять надобно! И только — так.
* * *
— Боярышня, поговорить надобно.
Настасья мимо тенью скользнула.
С помощью Устиньи из дома ее убрали, перевели к швеям, так что боярину она на глаза не попадалась. Одна беда — у всех на виду.
Устя только веки опустила.
— Ночью буду ТАМ ждать.
И это было понятно.
Там — за сеновалом, больше они с Настасьей нигде не виделись. Ладно, коли надобно, Устя придет. Хоть и не до того ей. Хозяйство заботы требует, маменьке она помогает всерьез, та наконец, продохнуть смогла.
Батюшка снова по делам уехал, Илюшка... то ли увлекся кем, то ли еще чего...
А и ладно! Пусть гуляет, кровь молодая, чего ему еще? А самой Усте надо дождаться ночи.
* * *
— Что скажешь мне, Велигнев?
Агафья явилась за ответом через месяц, как и сказал волхв. И сейчас с ужасом смотрела на давнего знакомого.
Не были они друзьями, но силу волхва она признавала, а то и побаивалась немножко. Сейчас страх на лицо выплеснулся, не совладала она с собой.
Если раньше волхву никто бы и пятидесяти лет не дал, то сейчас...
Стоит перед ней скелет, кожей обтянутый, глаза запали, щеки провалились... хоть ты бери, да и Кощея Бессмертного с него рисуй. Ворон на плече у хозяина сидит, с тревогой смотрит, о щеку его трется, поддерживает...
Но стоит Велигнев прямо, глаза сверкают нехорошим стальным блеском...
— Недобрые вести у меня, Агафья. Кто стоит за всей бедой нашей, я пока не знаю, а вот откуда зараза поползла — точно скажу. Из Джермана.
— Джермана? Что ж там такого, необычного?
— Там лет сорок назад объявился такой Эваринол Родаль. Орден основал. Чистоты веры. Не доводилось слышать?
— Доводилось. Наслушаешься поневоле... так ведь идиоты они! Женщин сосудом греха объявили, считают, что сила страх сказать, даже не в целомудрии, а в грехе между мужчинами. Тьфу, срамота! *
*- конкретных европейских религиозных орденов и течений называть не буду. Но было. И карали их не только за ересь, а еще и за то самое, за что Господь карал Содом с Гоморрой. Очень нетолерантные времена были. Прим. авт.
— Вот. От них это и пошло. И к нам эта ересь доползла, нашлись идиоты... а точнее, не так. не знаю уж, кто у них там такой умный оказался, а только в их землях все поделено. Кто кого окормляет, кто с кого кормится. Понимаешь? А им паства нужна.
— А тут Росса...
— И вера у нас своя, старая. А им место надобно. Вот и поползли к нам змеями хитрыми. Воевать боятся, решили коварством взять.
Агафья кивнула.
Это она понимала, чего ж не понять.
Кто на Россу приходил, те в земле и оставались, кровью своей ее заливали. Потом трава только гуще росла. И джерманцы бывали.
Последний раз всего лет пятьдесят назад, она этот налет хорошо помнила. И джерманцы тоже, наверное. Все полегли в тот раз, а войско было отборное.
— Всего я не знаю пока, а только известно мне, что Великий Магистр Родаль кого-то к нам отправил.
— Та-ак....
— Хотели они войско собрать из наемников и идти нас воевать, но в тот раз отборные рыцари полегли. А шваль государь наш тем паче положит. Да и не решит это ничего. Когда вторгнутся негодяи, начнут капища наши рушить, священные рощи вырубать... что народ сделает?
— Поднимется. Всколыхнется.
— И не удержишь. А когда они ползучими змеями в дом явились? Подумай сама, еще пятьдесят лет назад, после той войны... ты ведь волхва. Как тебя встречали?
Агафья хмыкнула неопределенно.
Как встречали?
Да с радостью! Она и лечила, и помогала, и люди ее рады были видеть. А потом время прошло, поколения сменились... сейчас уж лучше и промолчать, что волхва ты. А то и побить могут, и грязью кинуть. А то и чем похуже.
— Вот. Шпионов своих они заслали, и знаю я, что несколько людей Родаля в царские палаты прошли.
— Да ты в уме ли, Велигнев?
— Чему ты, Агафья, удивляешься? Рядом с Ладогой всего одна роща Живы-матушки, капища Рода там и нет рядом. Пришла крестовая вера, оно б и не страшно, Бог-то един, просто они Христом его зовут, а мы Родом. Но сейчас, пока равновесие не устоялось, сложно нам. Сейчас они и могут ударить...
Агафья слушала и соображала.
Все верно.
Что бы там ни было... люди Родаля —
