постоянная наперсница. Только вот у Усти на нее зла не было.
На свекровь было.
А Варвара... как-то так получилось, что впрямую она с Устиньей не сталкивалась, зла они друг другу не делали. А когда единственный раз Устя с той поговорила, оказалось, что и у Варвары положение не лучше. Муж приказал — она и делает. А самой страшно до ужаса.
Возле трона всегда смерть.
То и оправдалось. Не дожила Варвара до заточения Устиньи в монастырь, раньше жизнью поплатилась. Убийцу так и не сыскали.
А может, и не искали. Тогда и Платона зарезали.
Забрались на подворье грабители, да в боярские покои влезли. Боярина пытали, мучили, боярыню сразу прирезали.
Царица уж померла к тому времени. А Фёдор себя тогда странно повел. Разве что плечами пожал, мол, случается. А следствие и само заглохло.
Почему так получилось?
Устя за боярыней шла, а сама и думала. Мог Фёдор что-то знать? Или может, по его приказу к Раенским пришли? Но что такого было у Платона? Или что он знал такого? В палатах ничего не скроешь, слух ходил, пытали боярина страшно, глаза выкололи, уши отрезали, боярыню хоть сразу убили, а вот Платона Раенского не пощадили тати. Остался б жив — о смерти бы, как о милости просил.
Может, Варвару расспросить? Ежели получится?
При царице она просто на посылках, мало ли, что понадобится боярину передать, или какое поручение выполнить. Своей воли у Варвары и нет, она за блага для детей своих, считай, расплачивается. Но ведь что-то она знать должна!
А захочет ли рассказать?
Видно будет!
А пока...
Устя и не удивилась, и не задохнулась, когда к ней оборотилась та, кого она бы век не видела.
Царица Любава Никодимовна. Ее бывшая — будущая свекровь.
* * *
В молодости царица была красива, и сейчас, постарев, той красоты не утратила. А пуще красоты в ней характер чувствуется. Жесткий, неуступчивый. Глаза большие, ясные, смотрят холодно.
— Ты ли Устинья Заболоцкая.
— Я, государыня.
— Знаешь меня?
— Кто ж тебя в Ладоге не знает, государыня? Ты всем ведома.
Говорила Устя ровно. А внутри все жгутами скручивалось.
Ты!!!
Ты, гадина!!!
Ты ЕГО убила, ты меня убила, ты сына своего на трон посадить хотела, все ты...
Получила ты власть?! А не получилось поцарствовать всласть! И десяти лет не прошло со свадьбы нашей, как ушла ты в могилу, и жалко мне тебя не было. Федька, помнится, тогда слезами уливался. Рыдал-горевал, чуть не месяц горе вином зеленым заливал. А я радовалась.
Злорадствовала, ходила мрачная, а когда одна оставалась, вспоминала, что нет тебя — и торжествовала! Хоть так!
Хоть это!
Царица же мыслей услышать не могла. Просто смотрела.
Вот, стоит перед ней девица. Спокойная, явно о чем-то своем думает, на роспись потолочную смотрит. И не боится ничуточки.
— Что ведома, хорошо. А не догадываешься ли, боярышня, к чему я тебя сюда позвала?
— Мне боярин Раенский уже все объяснил, государыня.
— А сама ты что скажешь? Хочешь за моего сына замуж?
Устя кривить душой не стала.
— Не хочу, государыня.
Удивить царицу ей удалось, Любава аж рот разинула.
— Нет?! Царевич он! Не конюх какой!
— Понимаю, государыня.
— Хммм. Не хочешь ты за него замуж. А пойдешь, коли прикажут?
— У девки выбора нет, кого отец укажет, за того и пойду, — отозвалась Устинья так же ровно.
Любава задумчиво кивнула.
— Не люб тебе мой сын.
— Не люб, государыня.
— Почему?
Как на такое ответить? Потому что дрянь он, хоть и царевич? И Россу кровью зальет, и меня казнит, и знаю я, чем то супружество закончится?
Так-то и не ответишь. Пришлось снова солгать — не солгав.
— Государыня, я твоего сына пару раз в жизни и видела. Один раз говорила. Когда тут полюбить?
Объяснение Любаву успокоило. Так-то понятно, просто рассудительная девушка попалась, не мечтает понапрасну. А все-таки...
— Ты ведь на отбор приглашена будешь. Коли Федя тебя выберет, что скажешь? Чем ответишь?
— Мне ведь никто не позволит отказаться, государыня. К чему меня спрашивать, когда за меня все отец решит?
— Умна ты, Устинья. А все же, коли замуж за Феденьку выйдешь, не хотелось бы мне меж нами разлада.
Устя только плечами пожала.
— Какой меж нами разлад может быть, государыня? Кто ты, а кто я? Думать о таком — и то смешно.
— Говорят, ночная кукушка дневную перекукует.
— Говорят, государыня. Только как я тебе ответить могу? Клятвы давать? Что я сказать должна, чтобы ты мне поверила?
— И то верно. Ничего ты не скажешь.
— А что скажу, в то уже ты не поверишь, государыня. Важнее тебя у царевича никого нет. На ком бы он ни женился, а к тебе прислушиваться будет. Ежели кто между вами раздор творить посмеет, ты не стерпишь. Я же с тобой воевать не стану, потому как это понимаю.
— Понимаешь ты много. Не слишком ли многое?
— Я, государыня, лучше промолчу лишний раз. И сейчас бы смолчала, да выхода нет.
Любава Никодимовна в задумчивости зарукавье повертела, на игру камней драгоценных полюбовалась.
— Хотела я на свои вопросы ответ получить. А получила только больше вопросов.
Устинья вновь промолчала. Ее ж не спрашивали, а чего там и кто хотел — не ее печаль.
— Значит, воевать со мной не будешь. И Федю от меня не оторвешь. Что ж. Хорошо. Услышала я тебя. Иди, Устинья Алексеевна.
Устя поклонилась, да и пошла. А чего ей стоять? Скоро уж и служба закончится...
Показалось ей — или что-то металлическое за спиной зазвенело, по полу покатилось?
Показалось...
* * *
Не успела Устинья уйти, как к царице Варвара сунулась.
— Водички, матушка царица?
Воду царица выпила в три глотка. А кубок что есть сил о пол шваркнула. Зазвенел, покатился, даже сплющился чуточку.
— Стерва!!!
— Государыня?
— Ох и девку себе Фёдор отыскал! НапАсть на мою голову! Вот что, Варька, позови Платошу вечером. Думать с ним будем. Поняла?
— Да, государыня.
— А как поняла — пошла отсюда!
Варвара из комнаты вылетела опрометью. А царица руки стиснула.
Хорошо это или плохо — умная жена у Фёдора? Кто ж знает...
Фёдору, может, и хорошо будет. А ей — точно плохо.
Надо, надо с этим что-то делать. Вот и поговорит она о том с Платошей.
* * *
Всю дорогу до дома боярыня молчала. Уже потом Устинью к себе позвала. Не хотела, чтобы Аксинья и Дарёна слышали. Ни к чему им такое...
— Устя, что от тебя государыня хотела?
— Того же, матушка, что
