Возвращаясь к той первой встрече с Андроповым, могу сказать, что она была истинно рабочей, вопросов личного характера он мне не задавал. Правда, потом я узнал, что в тот же день Юрий Владимирович выступал перед заведующими отделами ЦК и в качестве примера борьбы с «заседаловкой» приводил Томскую парторганизацию.
А месяца через полтора меня вызвали к Андропову, и он предложил мне, как я уже писал, возглавить один из ключевых отделов ЦК — партийной работы.
Новая работа была захватывающе интересной, и часы рабочего времени я не считал. Приходилось вникать в дела, знакомиться с положением в самых разных регионах страны. И отчетливо помню, как из кажущегося первозданного хаоса новых проблем довольно быстро стали выделяться, выкристаллизовываться самые болевые точки.
Одна из них — Узбекистан.
Эту проблему поставил передо мной заведующий сектором среднеазиатских республик нашего отдела Виктор Ильич Смирнов, именно тот Смирнов, который впоследствии был злонамеренно обвинен во взяточничестве. Причем должен сказать сразу, что от Смирнова потребовалось немалое упорство, чтобы пробиться ко мне со своими опасениями и предложениями. Ведь он, как принято говорить, «замыкался» на своего замзава и обязан был докладывать именно ему. Тем не менее Смирнов, игнорируя субординацию и рискуя впасть в немилость у непосредственного начальника, пришел прямо ко мне и с болью вывалил все свои беды.
Оказывается, из Узбекистана шли тысячи писем от простых людей, в которых говорилось о злоупотреблениях, беззаконии. Письма эти приходилось направлять в ЦК КП Узбекистана для расследования, но оттуда неизменно приходили ответы такого содержания: либо жалобы не подтверждаются, либо меры приняты. А люди между тем писали в Москву снова и снова, криком крича о том, как с ними сводят счеты за критику.
— Вы новый человек, — сказал мне Смирнов. — Вас пригласил в ЦК Андропов, и я верю, что вы займетесь этим делом.
О той беседе стало широко известно в отделе, и мне казалось, что все сотрудники испытующе смотрят на меня: как я себя поведу? Спущу вопрос на тормозах или не оплошаю?
Но это так, кстати. А вспоминая ту долгую беседу со Смирновым, когда он одно за другим предъявлял мне кричащие письма простых дехкан и сельских учителей, агрономов и председателей колхозов, я каждый раз думаю о том, что не мог такой человек быть взяточником. Нет, не мог! С какой же тогда стати он с таким упорством ставил вопрос о злоупотреблениях в Узбекистане? Зачем бил в набат, привлекал к ним внимание? Ведь меня он не знал, мог бы, как говорится, и обжечься.
Вот почему, когда арестовали Смирнова, я счел своим моральным долгом вступиться за него, дать ему добрую рекомендацию. И всегда так поступал, когда знал человека, чего бы мне это ни стоило.
После того разговора я стал изучать проблему внимательно. Работая в Томской области с середины 60-х годов, я, конечно, понятия не имел о том, что происходило в некоторых республиках. Оказывается, их разъедали приписки, очковтирательство, коррупция, взяточничество. Жизненный уровень простых людей был невысок, зато процветали те, в чьих руках была власть. Особенно в этом отношении тревожил Узбекистан. Все, или почти все, здесь решал один человек: Шараф Рашидович Рашидов. Двадцать лет работал он первым секретарем ЦК компартии республики. К тому же Рашидов — кандидат в члены Политбюро, награжден двумя золотыми звездами Героя Социалистического Труда. Десять орденов Ленина! По-моему, это своеобразный рекорд, во всяком случае мне ничего подобного неизвестно[1]2.
Увы, вскоре мои предположения оправдались.
Но я забегаю вперед. А здесь надо бы еще сказать о том колоссальном влиянии, каким пользовался Рашидов в Москве. Он был невероятно обласкан Брежневым. Республика оказалась вне критики, вошла в разряд неприкасаемых. В прессе допускались исключительно хвалебные статьи.
Все это я понял быстро. Но как заведующий отделом партработы, разобрался и в другом: кадры в Узбекистане — партийные, советские, хозяйственные, правоохранительные — подбирались во многом только по принципу личной преданности Рашидову. В аппарате ЦК компартии республики работали четырнадцать (!) родственников первого секретаря.
Чтобы сделать такой анализ, пришлось затратить много труда. И, пожалуй, главное — познакомиться со множеством писем из Узбекистана. Их за три года — с 1980 по 1983 г. — в ЦК КПСС поступило из этой республики десятки тысяч. Люди жаловались, что невозможно добиться правды, многие руководители ведут себя, как баи. Не дашь взятку — никакого вопроса не решить. Помню, после чтения тех писем я возвращался домой почти разбитый, в жутком настроении: что ни письмо — произвол, беззаконие, изломанная судьба, крик души. После смерти Брежнева поток писем из Узбекистана в Москву ударил с новой силой. Но все оставалось по-прежнему — Рашидов был неуязвим и неприкасаем.
Короче говоря, стало ясно, что нужен разговор в ЦК с ним. Надо идти к Андропову. И я пошел.
Обычно я не обременял Юрия Владимировича своими визитами, не «отмечался», как делали некоторые. Но зато, если уж возникала необходимость, Андропов принимал меня сразу — как только в расписании Генерального секретаря выдавалось свободное окно. Хотя в ту пору я не был ни членом Политбюро, ни секретарем ЦК, а просто заведовал отделом, но отдел был весьма важным, и потому в моем кабинете тоже стояла «кукушка» — телефонный аппарат для прямой связи с Генсеком. «Кукушкой» его прозвали давно, еще до меня, — за особый звук, напоминающий кукование. Потом, правда, эти телефонные аппараты заменили, осовременили, и их голоса стали другими, переливчатыми.
Иногда я снимал трубку «кукушки» и просил Юрия Владимировича принять меня. Кстати, в ЦК существовало неписаное правило: если кукует «кукушка», иными словами, если звонит Генеральный секретарь и если при этом в кабинете присутствует кто-то еще, кроме хозяина, то этот кто-то выходит из кабинета. Для того и прямая связь, чтобы говорить с Генсеком один на один.
Как обычно, Юрий Владимирович принял меня скоро. Я изложил суть дела, показал несколько наиболее тревожных писем и сказал, что, на мой взгляд, хватит отделываться формальными ответами, нужна глубокая и принципиальная проверка фактов. Судя по всему, дело в Ташкенте зашло далеко. Все было продумано хитро: вскроют союзные органы конкретный факт произвола, приписок — виновного накажут жестоко (дескать, раз попался — отвечай), а явление-то, систему никто не трогал.
Помнится, я волновался, порой даже горячился от негодования — слишком уж вопиющими были факты. Андропов же слушал спокойно, внимательно. Думаю, в общих чертах он не мог не знать о положении в Узбекистане — наверняка органы госбезопасности сообщали ему о происходящем в республике еще в бытность его председателем КГБ. Но что мог Андропов при Брежневе? Видимо, приходилось делать вид, что ему ничего не известно. А возможно, все-таки докладывал, но его сообщениям не давали ходу?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
