Центральный штаб размещался в широком тоннеле, а немногочисленный постоянный персонал так и жил здесь, в боковых ответвлениях, разделенных на клетушки, — у каждого своя. Потолков не было за ненадобностью, пластиковые перегородки создавали лишь иллюзию уединения, но Олле быстро привык и успевал высыпаться на своей надувашке за немногие часы свободного времени. Он проходил что-то вроде стажировки при штабе, постигая тактику партизанской войны в Джанатии. Времени на беседы со жрецом-хранителем не оставалось, да и резиденция жреца размещалась в часе езды на метро. Приметному Олле не следовало без крайней необходимости показываться где бы то ни было.
Олле не спешил восстанавливать связь с Нури, хотя имел возможность подать о себе весть. Он знал, чем это кончится, — Сатон немедленно отзовет его, одно дело — разведка, другое — прямое участие в разработке операций. Олле захотел остаться в нарушителях запрета, он любил поступать по-своему, если это не мешало жить другим: запреты себе он устанавливал сам. И еще Олле по утрам, когда затрагивал бритвой косой шрам на подбородке, вспоминал о допросе у Джольфа, всегда помнил расстрел пони и ощущение мокрой от крови шерсти Грома на ладонях. И как там Джольф говорил: «ликвидация шоблы мысляков-экологов»? Нет, из Джанатии он не уедет. Долги надо отдавать.
Через спутник связи и Хогарда Сатон сообщил, что командный удар по киберу состоялся и с ним можно начать работу. Но прошло еще несколько дней, пока наконец Нури, позвонив из автомата, вызвал Нормана. Серый от усталости и недосыпа, он усадил его в кресло и включил запись. Из прибора послышался тонкий писк, и почти сразу все кончилось.
— Ну как? Вам понравилось, Норман?
— И это все?
— А вы что думали, Норман Бекет? Не говорить же мне с ним часами. Вся дневная информация — за пять секунд.
Норман захохотал, облапил Нури, как клещами, и поднял его вместе со стулом.
— Вальд, наладчик! Если это так, то ты даже не знаешь, что ты сделал! — Норман поставил Нури перед собой и смущенно топтался на месте. — Давай сейчас послушаем, а?
— Конечно, — Нури был тронут столь неожиданным и бурным проявлением чувств. Что-то забытое в этой сумасшедшей гонке, в этой ненормальной жизни без просветов почудилось ему. Вот так необузданно радовались жизни его пацаны-дошколята в ИРП, так смеялся Олле, победив в беге своего пса. Норман теребил застежки шлема, глядя на него блестящими глазами.
Нури перемотал пленку, вставил ее в дешифратор, включил.
— Это третьего дня совещание у пророка. Сугубо конфиденциальное. Полагаю, перед этим они смотрели видеозапись парада лоудменов.
Послышался недовольный старческий голос.
— Не то, Джон, все не то. Взгляните на их животы и лица, разве ради них святая церковь прилагает столько усилий. Почему нет молодежи, где интеллигенция? Те, кого вы ведете, — стадо.
— Ваше преосвященство, — зазвучал командный бас. — Обойдемся наличными силами, что касается интеллигентской сволочи, то от них вся смута. Мои парни давят их и будут давить. Это они, мысляки, вечно недовольны существующим порядком.
— Вы согласны с этой точкой зрения, Джон?
— У меня нет расхождений с генералом, мы достаточно понимаем друг друга. Не надо ждать консолидации всего общества, это химера. Язычники никогда не будут с нами.
Нури взглянул на Нормана. Перед ним сидел, казалось, совсем другой человек, напряженный, с застывшим взглядом серых глаз.
— Старик — это, похоже, репрезентант Суинли, — пробормотал Нури. Норман молча кивнул.
— …Но где массовость движения? Лишний десяток тысяч хулиганствующих типов, подобных этим, не делают погоды, извините, генерал, за резкость. Движение теряет смысл. Оно идет на убыль, хоть это вы понимаете? Язычество усиливается, армия Авроры, о действиях которой мы молчим, набирает силы. Мы говорим об интересах текущего дня, они предлагают программу на будущее. Человек не может не думать о будущем, оно в его детях. Мы стимулируем выпуск машин — это для сего дня. Это хорошо, но рынок уже перенасыщен машинами, и призыв владеть машиной, пока она не овладела нами (не спорю, это у вас, Джон, эффектно получается), уже почти не действует. Я спрашиваю себя, я спрашиваю вас, Джон, вас, генерал, и вас, господин Харисидис, есть ли реальные надежды сохранить статус-кво? Или надо признать неизбежность принятия экологической помощи и постепенно готовиться к тому, чтобы войти в новые времена и порядки с наименьшими для нас потерями. В вашем движении, Джон, я искал путь, но не просветил господь слугу своего, и я не вижу, что дальше.
После длинной паузы пророк произносит:
— Диктатура церкви!
И сдавленный полушепот репрезентанта:
— Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его! Вы с ума сошли, Джон. Диктатура церкви! Нам не хватает еще взвалить на церковь ответственность за все, что творится в нашем обществе… Вы задумывались над вопросом, почему за две с лишним тысячи лет церковь пережила и вынесла все — смены формаций, войны и катаклизмы, революции социальные и технические? И уцелела. Все проходило, а церковь стоит. Человечество осваивает новые миры, а церковь стоит! Человек овладевает механизмом наследственности и творит чудеса, о которых молчит Библия, а церковь стоит! Почему? Я отвечу. Потому, что мы всегда стремились к власти над душами, — это самая реальная власть. Опыт церкви показывает, сколь иллюзорна и преходяща власть светская, ведь и она была в наших руках, была и ушла. Но мы есть, ибо за века отшлифовали, довели до высшего совершенства искусство компромисса — уступать, не уступая, уходить, оставаясь. Мы стали мудрыми с мудрецами и кроткими с бедняками, мы покинули ризницы и ушли в народ, мы приняли даже релятивизм и уживаемся с атеизмом.
Я грешен, господа, я поддался соблазну, не разглядев опасности в проповедях отца Джона. Позже я допускал в нечистых помыслах своих, что новая ересь, вера в пришедшего кибера, отвращая от язычества, будет безобидна для людей и полезна для церкви, как антитеза ее, как убедительная демонстрация еще одного ложного пути, после которого лишь остается вернуться в лоно церкви истинной. Должен был я предвидеть, но не сподобил господь, в какую пропасть ведет этот путь. Сейчас говорю вам: остановитесь! Одно дело удерживать паству от насилия, от стремления изменить порядки и сущности, и совсем другое — диктатура именем церкви, а любая диктатура есть насилие. Зачем вину за насилие брать на себя? Я стар и хотел бы служить добру, но ложен был мой путь, и вижу: я повинен во зле.. Пророк непочтительно перебивает его:
— К чему столько пафоса и эмоций! Диктатура неизбежна, и сие от вас не зависит, у нас просто нет другого выхода: язычество набирает силу, идейная борьба с ним не дает результатов, обстоятельства принуждают нас к насилию. Вы задавали нам вопросы, теперь позвольте вас спросить: а не является ли история церкви историей борьбы с язычеством?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
