Жак Клавер подождал, пока шум утихнет, и продолжил:
— Вы можете не бэзпокоиться: Беранжер останется в этой квартире с детьми, а я переберусь на Монмартр, на улицу Мучеников, в район моего бэззаботного детства, который мне так дорог… Я хочу сообщить вам об этом сейчас, чтобы остановить досужие домыслы и сплетни, которыми бэзотлагательно обрастает любое событие. Беранжер была все эти годы прекрасной супругой, образцовой матерью, великолепной хозяйкой…
Он вновь ущипнул ее за талию, прижав к себе, чтобы сохранить на ее лице натянутую улыбку, рожденную первым щипком, и добавил:
— Но увы, всему на свете приходит конец! Я устал, она устала, мы устали и отстали друг от друга. И решили обрести свободу, пока оковы усталости не стали крепче стали. Мы расстаемся с благодарностью, достоинством и взаимным уважением. Вот, друзья мои, вы знаете все или почти все. Остальное — бэзынтересная история. Как при любом разводе. Спасибо, что выслушали меня, и давайте вместе поднимем бокалы за наше здоровье в наступившем году…
Недавний гомон уступил место ледяному молчанию. Гости смущенно поглядывали друг на друга. Покашливали. Посматривали на часы, вздыхали, что пора ехать. Все хорошее когда-нибудь кончается, детям завтра в школу…
Всей толпой повалили одеваться. Уходили, раскланиваясь с хозяевами. Беранжер кивала, словно понимая их тайное желание как можно скорее смыться. Жак Клавер торжествовал: он свел счеты и с безе, и с Беранжер.
Гастон Серюрье удалился последним. С ним ушла и Жозефина Кортес.
Перед выходом он наклонился к Беранжер и опустил ей в карман сложенный вчетверо листок. Прошептал:
— Будь внимательна, не бросай где придется, неудобно, если вдруг попадет в чужие руки…
Это был счет.
На улице он обернулся к Жозефине и спросил:
— Вы приехали на машине, я надеюсь?
Она кивнула и провела рукой по лбу, пытаясь прогнать подступившую головную боль.
— Я заберу машину завтра. Я слишком много выпила.
— На вас не похоже…
Она грустно улыбнулась и кивнула:
— Да, но сегодня… Много выпила, потому что мне было очень грустно. Вы даже представить себе не можете, до какой степени мне было грустно.
— Хмельна и грустна… Давайте-ка улыбнитесь! Все-таки первое воскресенье года.
Она попыталась пройти по бордюру тротуара и не упасть. Вытянула руки, чтобы удержать равновесие. Покачнулась. Он подхватил ее и повел к своей машине.
— Я вас отвезу.
— Вы очень любезны, — ответила Жозефина. — Знаете, по-моему, вы мне нравитесь… Да-да… Каждый раз, когда вас вижу, вы придаете мне бодрости и смелости. Я начинаю себя чувствовать красивой, сильной, яркой. Что для меня, прямо скажем… необычно… Даже когда вы выдыхаете мне дым прямо в лицо, как тогда в ресторане… У меня есть идея книги. Но я не уверена, должна ли я рассказывать вам о ней, потому что она все время меняется. У меня много идей, но они время от времени словно испаряются в воздухе… Я расскажу вам, когда буду уверенней…
И она плюхнулась на переднее сиденье.
Ей захотелось, чтобы он покатал ее ночью по Парижу. Просто, безо всякой цели. Проехаться по набережным. Посмотреть на темные блики на воде, на огни Эйфелевой башни, на свет фар встречных машин. И чтобы он включил радио и она услышала итальянскую сюиту Баха. А она, как Катрин Денев в «Капитуляции», открыла бы окно и высунула голову, чтобы ветер играл ее волосами…
Наутро в ее голове была настоящая кузница, молот долбил по наковальне. Не открывая глаз, она почувствовала, что рядом кто-то есть. Зоэ.
Посмотрела на часы. Шесть утра.
— Ты заболела? — забеспокоилась Зоэ.
— Нет, — пробормотала Жозефина, с трудом присаживаясь на кровати.
— Можно с тобой поговорить?
— Но разве ты не должна была уехать к Эмме?
— Мы поссорились… Ох! Мамочка! Нам с тобой надо поговорить… Я сделала ужасную вещь, просто ужасную…
С Жозефины мигом слетела утренняя муть. Она навострила уши, поморгала, чтобы привыкнуть к свету ночника, ощутила на ногах тушу Дю Геклена, погладила его, потрепала по холке, напомнила ему, что он лучший в мире пес, и согнала на край кровати, а потом заявила:
— Слушаю тебя, детка. Но прежде принеси мне аспирин… Лучше две таблетки… У меня голова сейчас лопнет.
Пока Зоэ бегала на кухню, она пыталась вспомнить, что произошло накануне… Покраснела, потерла уши, смутно припомнила, как Серюрье высадил ее внизу и подождал, пока она войдет в подъезд. «Боже мой! Я напилась. У меня ведь нет такой привычки! Я вообще не пью. Но…» Филипп и Дотти, Дотти и Филипп, ночной столик, их комната, так это правда, они спят вместе, она переехала к нему со всем арсеналом и амуницией. Жозефина сморщилась, чувствуя, как подступают слезы.
— Вот, мам, выпей!
Жозефина проглотила таблетки. Скривилась. Скрестила руки на груди. Объявила, что она готова внимательно выслушать Зоэ. Зоэ смотрела на нее и сосала палец, не зная, с чего начать.
— Ты лучше задавай мне вопросы.
Жозефина призадумалась.
— Дело серьезное?
Зоэ кивнула.
— Такое серьезное, что нельзя исправить?
Зоэ замялась и пожала плечами: вопрос не совсем верный и она не знает, как на него ответить.
— Ты что-то сделала сама?
Зоэ кивнула.
— Что-то, что мне не понравится?
Зоэ виновато опустила голову.
— Что-то ужасное?
Ответом был взгляд, полный отчаяния.
— Это ужасно само по себе или могут быть ужасные последствия? Зоэ, ты должна мне помочь, я не понимаю.
— Ох! Мам… Это правда ужасно.
Она закрыла лицо руками.
— Что-то между вами с Эммой? — спросила Жозефина, потянувшись к Зоэ, чтобы ласково, ободряюще погладить ее.
Видно, какая-то мимолетная размолвка. Зоэ никогда ни с кем не ссорилась. Она умудрялась все конфликты решать мирным путем.
— Да ты в принципе не можешь совершить ничего ужасного. Это не в твоем характере…
— Ох, мам, еще как могу…
Жозефина притянула к себе дочку, зарылась носом ей в волосы, почувствовав запах яблочного шампуня, подумала: «Как было просто, когда она была ребенком… я ее укачивала, целовала, пела песенку — и горя как не бывало».
Она начала тихонько:
— «Кораблик плывет по реке, по реке, кораблик плывет по реке…»
Зоэ высвободилась и пробурчала:
— Ну, мам, хватит! Я уже не ребенок. — И вдруг выпалила: — Я переспала с Гаэтаном!
Жозефина вздохнула (ей трудно было притворяться, что она не в курсе):
— Ты ведь обещала…
— Я переспала с Гаэтаном, и с тех пор… С тех пор, мам, он стал какой-то странный.
Жозефина сделала глубокий вдох и попыталась сосредоточиться:
— Погоди, милая… Ты почему расстраиваешься? Потому, что переспала с ним и нарушила обещание, или потому, что он стал после этого «странным»?
— Из-за того и другого, мам! И в довершение всего Эмма не хочет со мной дружить…
— А это еще почему?
— Потому что я не посоветовалась с ней перед тем, как… это сделать. Сказала, что я ее обошла… А я ей сказала, что у меня не было выбора, я действительно не успела ни о чем подумать, я и не знала, что…
Удары молота по наковальне в кузнице Жозефининой головы возобновились. Она взяла себя в руки и решила рассматривать проблемы по мере поступления.
— А зачем ты переспала с ним, девочка? Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили?
— Но я не нарочно, мам. Мы были в подвале, ну и…
Она рассказала про белую свечку, бутылку шампанского, наступившую темноту, шаги в коридоре, страх и сменившую его страсть…
— Это было так естественно… Мне не казалось, что я делаю что-то плохое…
— Я верю тебе, детка…
Зоэ с облегчением прижалась к матери. Уткнулась носом в ее грудь. Вдохнула. Выдохнула. Выпрямилась и…
— Ты на меня не обижаешься?
— Нет, не обижаюсь. Жалею только, что ты так рано повзрослела…
— А почему он теперь странный? Сам не звонит, разговаривает со мной с отсутствующим видом. Отвечает только из вежливости, никогда не скажет ласкового слова. Не знаю, что мне делать…
«Если бы я могла тебе помочь», — думала Жозефина, глядя на Зоэ. Девочка кусала губы, хмурила брови и едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
— Может, я не создана для любви?
— Почему ты так думаешь?
— Мне страшно, мам… Мне бы хотелось, чтобы время текло и обтекало меня, а я бы этого не замечала… Чтобы мне всегда оставалось пятнадцать… Штука в том, чтобы все время твердить себе: я не стану взрослой, я не стану взрослой…
— Не надо так, Зоэ. Наоборот, нужно твердить себе, что жизнь скоро принесет тебе множество самых интересных и разнообразных событий… Ты просто не знаешь, чего ожидать, и поэтому боишься. Всегда боишься неизвестности…
— А как ты думаешь, если мужчина тебя поимел, он тебя уже больше не хочет?
— Да что ты! Гаэтан тебя не «поимел»… Гаэтан влюблен в тебя.
