В то же самое время Чаргобай объезжал северных соседей - Луцк и Владимир-Волынский. Там у Осмомысла тоже накопилось недругов достаточно. После смерти Мстислава Изяславича во Владимире правил его наследник - Святослав Мстиславич. Он поссорился с галицким владыкой из-за четырёх спорных городов, в том числе и довольно крупного Бужска. А Берладников сын обещал: если Яков заступит место отца, он вернёт Бужск с окрестностями Волыни.
В Луцке проживал дядя Святослава - Ярослав Изяславич. Сам он к тёзке из Галича относился нейтрально, но его подручный - Святополк Юрьевич - люто ненавидел и желал Осмомыслу смерти. А причиной была давняя история приключившаяся девять лет назад.
Святополк тоже был одним из потомков Ярослава Мудрого, а точнее - правнуком князя Святополка II, правившего в Киеве в 1093-1113 годах. Но затем их клан уступил место более удачливым братьям и дядьям - Мономаху и Долгорукому. Правнук Святополк, князь-изгой, переменно служил разным повелителям на Руси, и в начале 60-х появился в Галиче. Неказистый, маленький, с глубоко посаженными крохотными глазками, он производил отвратное впечатление; но за ним закрепилась слава ловкого наездника и рубаки, а такие воины на дороге не валяются. Взяв его на службу, Ярослав произвёл князя в воеводы и поставил под начало Избыгнева Ивачича. Вместе они ходили на половцев, и благодаря стремительному прорыву конницы Святополка степняки под Мунаревом бросились в рассыпную, что в итоге и решило исход кампании, полный разгром кочевников и пленение их вождей.
И в других, не таких заметных, но немаловажных походах молодой вояка проявлял доблесть и сноровку. Вскоре он женился на княжне из Луцка, и она родила ему четверых детей (мальчика и тройняшек-девочек). Фаворит Осмомысла, князь имел один из лучших домов, где любил пировать и поил гостей с тем же пылом, что и воевал, приводя их в состояние совершенного изумления, отчего они падали под стол и пускали лужи. А ещё неизменно ездил с покровителем на охоту и участвовал в травле зверя ревностнее всех.
Но потом приключилась ссора.
По весне 1164 года Днестр вышел из берегов настолько, что селения до великих Быковых болот были напрочь смыты или затоплены. Ярослав отправил дружину Святополка выручать людей. Тот сопротивлялся, ехать не хотел, говорил, не его это дело: саблей махать - пожалуйста, на врага ходить - за милую душу, но младенцев вылавливать из воды да тащить поклажи купеческих караванов - не обучен, не умеет, не снизойдёт. Галицкий правитель вспылил и едва не побил строптивца: мол, и слушать ничего не желаю, есть приказ, и его надо исполнять. Воевода обиделся (он в душе считал, что ничем не ниже по происхождению своего владыки или даже выше, ведь у Осмомысла - мать-половчанка, а в его крови иноземных примесей нет), но поехал. Разумеется, действовал без особого рвения и не спас многих тех, у кого ещё имелся шанс. Например, с опозданием выслал суда, чтобы вывезти купцов, двигавшихся с солью из Удеча, и не менее трёхсот человек утонуло. А купец Нажир Воиборич, уцелев, кое-как добрался до Галича и пожаловался князю. Тот велел Святополка высечь.
Это было страшное оскорбление. Представителей не то что княжеского, но боярского рода сечь не полагалось. Их за преступления дозволялось казнить, заточать в темницу, принуждать к уплате крупной дани, изгонять в чуждые пределы; но прилюдная порка - только для простого сословия, уж не говоря о холопах. Тем не менее экзекуция состоялась, да не где-нибудь - на торговой площади, перед храмом, при стечении люда! Святополка вывели в холщовой рубахе ниже колен, босиком, со связанными руками. Княжий кат[22] Шваран Одноглазый дёрнул его за ворот и содрал одежду, предоставив толпе возможность увидать все достоинства князя. Кое-кто даже захихикал. А преступник стоял на ветру зажмурившись, вытянувшись в струнку, и лишь крестик поблескивал на его не слишком широкой волосатой груди. Наконец казнимого прикрутили к лавке, по рукам и ногам, вниз лицом, и Шваран принялся стегать его адской плетью, в кожу которой были вделаны металлические колючки, сразу кровенившие спину, поясницу и ягодицы. Сто ударов ею считались смертельными, семьдесят переносились с трудом, после сорока выживали все. Осмомысл назначил восемьдесят один.
Святополк не умер, но лежал пластом больше двух недель, у себя в одрине, и домашние прикладывали к его зияющим ранам тряпочки с настоем целебных трав. До сих пор ужасные шрамы и бугры покрывали спину князя-изгоя, и смотреть на них без смятения было невозможно. Мог ли он простить позор Ярославу? Разумеется, нет.
И когда Чаргобай появился в Луцке, не пришлось обиженного долго уговаривать. Сразу загоревшись идеей мести, выдвинул условие: «Только обещай - если мы захватим Слепца, то назначим ему сто ударов плетью!» (Меж собой заговорщики называли Осмомысла Слепцом, подразумевая его близорукость.) Ростислав же ответил: «Да хоть двести. Он и двадцать пять вряд ли вытерпит, неженка, червяк».
Вместе поскакали во Владимир-Волынский предлагать союз Святославу Мстиславичу. Тот сказал, что к большой войне сейчас не готов, но дружину в полторы тысячи выделить сумеет. С гридями Святополка и Ростислава это получался мощный ударный отряд. Галич не возьмёшь, а Тысменицу - можно.
Было решено, что мятежники стянут силы к Козове в первых числах марта. И сюда же убежали из Болшева Кснятин Серославич, окончательно сделавшись предателем, Ольга Юрьевна и Владимир-Яков с попадьёй и трёхлетним Гошкой. К сожалению, княжич вновь сорвался и ушёл в жестокий запой. Но откладывать из-за этого боевые действия было некогда. На военном совете все подстёгивали друг друга. Кснятин говорил:
- Как сие терпеть, Господи Иисусе! Ярослав безумен. Бросил Галич и сидит в Тысменице. Ждёт, когда привезут грамоту из Киева от митрополита, чтоб провозгласить Настасьича собственным преемником. Надобно спасать отчий край и избавить родину от владыки, у которого туман в голове.
- Колдовство, - уверяла Ольга. - Половецкая ведьма его охмурила. А иначе объяснить не могу. Сжечь ея, проклятую, на костре! А несносному бастардусу выколоть глаза!
Ростислав задавал вопрос:
- Надо ли устраивать бучу в столице или, обогнув город, двинуться к Тысменице и расправиться с князем там?
Святополк настаивал:
- Лучше разделиться: я захватываю Слепца и его наложницу, а одновременно Ольга и Феодор принуждают епископа Кирилла объявить Володимерку галицким правителем.
Вонифатьич кивал:
- Так вернее всего. Большинство боляр нас поддержат или, по крайней мере, тихо отсидятся. Пробил час! Дело всей моей жизни близко к завершению. Прах загубленного отца вопиет из могилки. Отомщу за него!
В целом постановили: выступить немедля, поутру 4 марта.
5
Что греха таить - Ярослав действительно потерял голову в Тысменице. Чувствовал себя молодым и счастливым, позабыл об угрозе переворота и витал в облаках. Сердце, как говорится, не камень, а тем более - его, любящее и доброе.
Вроде бы сначала он приехал охотиться. Но нежданно-негаданно поднялась метель, ветер дул ужасный, на аршин впереди ничего не видно, - о каком лесованье речь могла идти? Князь сидел в истобке своего дворца, грелся и играл в кости с сыном. Тот выигрывал, радовался, визжал. Вместе с ним радовался Трезорка, разгонял пыль хвостом и лизал хозяина в ухо. Где-то через час Осмомысл спросил:
- Мамка-то захаживает?
- Да, намедни была, провела со мною время от обеда до ужина.
- Ничего, здорова?
- Ой, такая красивая, как Царевна Лебедь!
У родителя пересохло во рту. Он налил себе пива из жбанчика, сделал несколько коротких глотков. Мальчик произнёс:
- А давай ея на завтра на обед позовём? Галицкий правитель насупился:
- Ни к чему. Не нужно.
- Ты не хочешь ея увидеть?
- Не хочу. Не знаю. - И опять отпил.
- Может, опасаешься?
Брови у отца удивлённо вспрыгнули:
- Я? Чего?
- Что опять полюбишь ея. Как раньше. Помолчав, Ярослав ответил:
- Может, и боюсь.
- Что же в том дурного? Мы тогда будем вместе трое.
- Я не волен в сём. Галичане не поймут и осудят.
- Эка жалость! Что тебе до всех галичан?
- Я им князь. Я им как отец.
- Но допрежде отец ты мне. Кто тебе дороже?
- Так нельзя рассуждать. Долг превыше любви.
- Кто это сказал? Ничего на свете нет превыше любви. Осмомысл отрицательно покачал головой:
- Но моя любовь не освящена Богом.
- Бог благословляет любую любовь.
Искренне растрогавшись, он привлёк Олега к себе, обнял и прижал к сердцу. Нежно прошептал:
- Мальчик, мальчик мой! Ты, конечно, прав. Я и сам так всегда считал. Но обычаи и поверья сильнее нас. Мы не вольны действовать по свободному произволу. И тем более правящее семейство, на виду у всех. А ребёнок воскликнул с горечью:
