- Ростиславку выслал к свиньям собачьим. Вот ведь негодяй! Руку поднял на меня, на князя!
- А ея тоже выслал? Галицкий владыка сухо произнёс:
- Выслал. Из дворца…
- «Из дворца до крыльца»! Где ж она теперь?
- В доме у тысменицкого попа.
У княгини болью исказилось лицо:
- Всё с тобой мне яснее ясного. Снова здорово… Муж заволновался:
- Прекрати! Молчи! «Ясно ей» - видали! Что ты разумеешь - куцым своим умишком, не способным заглянуть в душу? Как тебе вдолбить? Только время тратить!
Женщина присела на лавку - грузная, нескладная. Маленькие слёзки, выкатясь из глаз, задрожали на её коротких ресницах. И она их утёрла пальцем, толстым и кургузым. Жалобно сказала:
- Грех так говорить, Ярославе. Я ли не любила тебя? Я ли не люблю до сих пор? Да, конечно, ссорились, разъезжались, говорили гадости. Зубы точили друг на друга. Но потом одумались, помирились, съехались. Дочек выдали за хороших людей… И опять сначала? - Вынула платок, вытерла под носом. - Если я ревную, стало быть, люблю. - Повздыхав, добавила: - Хоть грызёмся часто, но давно срослись. Порознь не можем. Не руби по живому-то.
Отшвырнув книгу, Осмомысл поднялся, подошёл к окну. Коротко ответил:
- Я не собираюсь рубить. Всё идёт по-старому.
- Мне-то видно, что нет.
- Всё идёт по-старому! - повторил он с нажимом. - Никаких Настасий больше не будет.
- Утешаешь? Обманываешь?
- Я сказал - не будет! Это решено.
- Уж хотелось бы верить. А не то слух пошёл - ты Настасьича пожелал узаконить… - Мягко так ввернула. Да испуганно осеклась, не договорив: обернувшись, князь прожёг её недовольным взглядом. Прорычал, как тигр:
- Пожелал, и что? Станешь возражать? Женщина промямлила:
- Так ведь больно нехорошо, право слово. Для чего тебе? Мало ли единственного наследника?
- Пьяницу, гуляку? Шалопая и олуха? Не прочетшего и десятка книг? Знающего только псарню с крольчатником?
Ольга защитила Владимира:
- Он ещё исправится и возьмётся за ум.
- Вот тогда и получит княжество. А пока что замена не помешает.
Тут в княгине тоже взыграла гордость. Встала и сказала упрямо, словно и не плакала, не скулила униженно:
- Этому не быть.
- То есть как - не быть? - поразился он. - Кто мне помешает? Уж не ты ли?
- Я. - И уставилась на него - жёстко, хищно.
- Да каким же образом?
- Хоть каким. Упрошу владыку Кирилла не потворствовать сему. Челобитную отпишу в Киев к митрополиту. А понадобится - к самому патриарху в Царь-град! Я костьми лягу, но Настасьича в княжичи не пущу!
Осмомысл скрестил руки на груди. Отозвался холодно:
- Ты считаешь, что я допущу твои козни? Долгорукая усмехнулась:
- Если только бросишь меня в острог. Но не думаю, чтобы ты решился.
Князь проговорил:
- Нет, в острог не брошу. Но прогнать - и тебя, и Владимирку с его попадьёй - с Галицкой земли запросто могу.
- Не посмеешь. Побоишься позорища.
- Вот увидишь, курица. Только пальцем пошевели, только рот раскрой супротив намерений моих - полетишь как пробка из бутылки. Вместе со своим недоноском!
Тяжело дыша, Юрьевна пошла к двери. Проворчала через плечо:
- Ты ещё припомнишь это мгновение. И особенно - слово «недоносок». Ох, не в добрый час ты его сказал!
- Не стращай же ты, кикимора болотная!
- Сам лешак и упырь!
В общем, разругались. Князь в Тысменицу больше не совал носа, но указ о признании Олега собственным сыном издал, получил благословение от епископа Кирилла и отправил грамоту с нарочным в Киев к митрополиту. И как раз накатило Рождество, Святки и Крещение. Ольга и Матрёна отправились помолиться в женский Благовещенский монастырь, что вёрстах в тридцати от Галета (ныне украинский город Монастыриска), а оставшийся в одиночестве Ярослав всё не мог решить - ехать на охоту или пропустить. В принципе хотел, Всей душой стремился, но, с другой стороны, очень опасался молвы: дескать, под предлогом охоты поскакал навестить Настасью. Да и если до конца откровенно, сам боялся её увидеть - и не устоять, вновь польститься. А ещё зашёл Кснятин Серославич и подлил в огонь масла:
- Лучше отложи, батюшка, мой свет, лесованье, не серди боляр. Многие и так не довольны распоряжением твоим по Настасьичу. Говорят: виданное ли дело - узаконивать побочных детей! Сроду такого не было. И размолвка ваша с княгиней тоже всем известна. Поостерегись.
- Ишь чего! - возмутился тот. - Будут мне указывать, как себя вести! Вновь зашевелились? Я их приструню. Мой отец жаловал вельмож-то не больно, да и от меня пусть не ждут милостей. Завтра уезжаю в Тысменицу.
- Говорят, объявился Вонифатьич… - неожиданно признался печатник.
- Где? Когда? - ахнул Осмомысл.
- Вроде в Болшеве. Володимер же вроде его не принял. Может быть, и врут.
- Врут, что объявился или что не принял?
- Не имею понятия, - взор отвёл подручный. Князь прошёлся по клети, потерев пальцами виски. Начал рассуждать:
- Уж не сын ли Берладника свистнул ему? Феодор сидел у Давыдки Смоленского, ничего не предпринимая. А теперь - пожалуйста, запах жареного учуял. Мерзость. Тать. Баламутить боляр не дам! - Замер посреди горницы. - А княгиня? Точно ли поехала на восток? Или же на север, тоже в Болшев?
- Исключать нельзя.
- Вот что, милый Кснятинушка: разошли дозорных. Пусть разведают всё до мелочей. А потом доложишь.
- Будет сделано, батюшка, мой свет.
Посидев один, Ярослав послал за Олексой Прокудьичем, занимавшим в последние годы место дворского - управляющего княжескими делами, ведавшего казной и судебными приговорами; после Серославича - первое лицо. Тот пришёл взволнованный, и седой хохолок на его лысой голове то и дело подпрыгивал, поднимаясь вопросительным знаком.
- Слышал, Феодор объявился в Болшеве? - обратился к нему владыка.
- Как не слышать! Володимер-княжич его не принял, но потом имел тайное свидание в роще за рекой.
- Ух, паскуда!
- И княгиню-матушку примечали в городе, но встречалась ли она с Вонифатьичем - бог весть.
- Да наверняка.
- Делать-то что будем?
Осмомысл подошёл к старому приятелю, взял его за плечи:
- Ты-то сам не ропщешь, что хочу Настасьича сделать княжичем? Кснятин одобряет через силу: на словах не против, но в душе, вижу, недоволен.
У вельможи покраснели надбровные дуги, часто заморгали глаза:
- Батюшка, мой свет, я ж как верный пёс… ты же знаешь… что бы ты ни сделал, за тебя жизнь отдам. И Миколка тож. И другие детки. Мы тебе преданы всем сердцем.
- Знаю, дорогой. И благодарю. Коли Серославич слабину даст, сделаю тебя ещё и печатником.
Охнув, собеседник замотал головой:
- Лучше бы не надо. Он гордец известный. Прикипел к печати. Сросся с нею. Добровольно ея не выдаст.
- И не на таких находил управу. Есть, кому отнять.
- Смута выйдет. Ежели Кснятин столкуется с Феодорой, быть большой беде.
- Ты уверен, что они уже не сносились? Не теперь, но раньше? Кое-кто мне на ушко молвил: в том походе на Киев, вместе с княжичем, был подкуплен Давыдкой и Вонифатьичем; по подложной грамоте развернул войска. Я сего не забыл…
Лысина Олексы заблестела от пота. Он достал платок и, кряхтя, утёрся. Нерешительно произнёс:
- Но не пойман - не вор.
- Надо, чтоб они себя проявили. И тогда накрыть!
- Как? Наставь, вразуми.
- Очень просто. Вроде бы ничтоже сумняшеся я поеду в Тысменицу на охоту. Это даст им повод развернуться открыто. Ты за мной пришлёшь своего Миколку. Я вернусь внезапно и бестрепетной дланью вырву скверну с корнем.
- Ну, а как не успеешь и они верх возьмут?
- От Избыгнева Ивачича и тебя зависит. Коль не подкачаете - сдюжим.
- Страшно, княже!
- Да давно ль ты сделался трепетным таким? Помнится, что был витязем отважным.
- Я с годами остепенился.
- Так тряхни стариной. Не в бирюльки играем, чай. В нашей обчей игре ставка - Галич. Одолеют они - никому спуску не дадут, и тебе - заодно со мною.
- Знамо дело. У меня противников среди галипких боляр - пруд пруди.
- И друзей немало, в том числе и половцы - Вобугревичи, Улашевичи, Чаргова да Бостеева чадь. Новый епископ Кирилл. Нет, покуда нас больше.
- Дай-то Бог, дай-то Бог.
Покидая город, князь подумал: «Вдруг затея не выйдет и не я, а враги победят меня? Может быть, вернуться, не обострять, ведь ещё не поздно?» Но под ложечкой всё сосало: «Настя, Настя, Настя…» - и махнул рукой, положившись всецело на волю случая.
4
Осмомысл и ведать не ведал, сколь серьёзно накаляется обстановка. Кснятин, разумеется, вёл двойную игру, до поры до времени угождая «и нашим и вашим»: рассказал о возникновении Феодора, дабы, в случае чего, козырнуть своей преданностью князю, но одновременно помогал и той стороне, сообщая о продвижениях и намерениях Ярослава. Вонифатьич шастал по окрестным усадьбам, подговаривая бояр, подбивая их поддерживать Владимира-Якова и княгиню, оскорблённых отцом и мужем-распутником, нехристем, спутавшимся с ведьмой и желающим посадить на трон незаконного сына, половца, ублюдка. Многие внимали сочувственно.
