пока не сплелась захватывающая паутина времен, которую никто не в состоянии распутать. Темная и прекрасная, она не перестает расти, даже пока люди спят. Африканский торговец толкает через пустую улицу тележку с платками. В гавани поскрипывают мачты парусников. Волнорезы как гигантские кубы на берегу ночи.
* * *
– Как долго ты живешь один? – спрашиваю я.
– Уже год.
– Почему вы расстались?
– Я наделал глупостей.
– У тебя была другая?
– У нее был другой. И я сошел с ума.
Он может мне больше ничего не объяснять. Я слишком хорошо это понимаю. Сойти с ума, потому что теряешь любимого, хотя он лежит рядом с тобой в постели. Оттолкнуть того, кого любишь. А потом задаваться вопросом, зачем ты так страстно пыталась удержать незнакомца, словно от этого зависела твоя жизнь.
Мне легко рассказать Элиасу о своем разводе. Он умеет слушать так, что это одновременно успокаивает и тревожит меня. Он сочувствует, словно ему знакомы все бездны. Но нет привычных восклицаний, какими люди обычно выражают свою вовлеченность в разговор, всх этих «о да!» или «правда?». Только его глаза, которые не отпускают меня.
– Прости его, – говорит он в какой-то момент. – У тебя лишь одна жизнь.
– А ты можешь простить свою бывшую жену?
– Мы друзья. Она хорошая мать.
– А я своего никогда больше не видела.
Ни сожалений, ни осуждения, ни советов. Не так много людей, которым можно, не стыдясь, рассказать о крахе своей мечты, Элиасу – можно; наверно, потому, что он знает, крах – это правило, а все остальное – исключение.
* * *
В гавани, где причаливают большие паромы, мы находим кафе-бар, который уже открыт. У прилавка толпятся докеры ночной смены. Белый неоновый свет и шипение эспрессо-машины. Элиас заказывает два кофе, и мы встаем у окна. Видны ярко освещенные корабли. Очереди грузовиков, которые корабли поглощают, как жадные гиганты. И синие указатели. Неаполь. Кальяри. Тунис. Словно дороги ведут через море.
Наши руки соприкасаются, когда я показываю ему фотографию, которую принесла. Ясмина держит за руку маленькую Жоэль. Ее ранец. Улица Яффо на заднем плане. Я смотрю на его руки, лицо, пытаясь понять, что он чувствует, глядя на этот снимок.
– Она симпатичная, – говорит Элиас. – В чемодане было много фотографий?
– Много. Но ни одной твоей… или твоей мамы.
Элиас молчит. Может, у него те же мысли, что мелькают и в моей голове. Какую женщину Мориц любил больше? Мне вспоминается история Розенштиля о душах-близнецах. Идея о том, что бывает лишь одна настоящая любовь. У Морица было три.
Элиас мягко касается меня, чтобы я пододвинулась, потому что входят новые люди. Они говорят по-арабски; чемоданы, рюкзаки, спящие на руках дети. Пассажиры тунисского парома. Элиас помогает женщине с детской коляской. Мне нравится его сердечность. Я представляю, как он общается со своими детьми. Каким он был мужем для своей жены. Молчаливый, но ты всегда чувствуешь его присутствие. Телесность, осязаемость – вот чего мне всегда не хватало в отношениях с моим бывшим. Элиас эмоциональный, но решительный. Когда он рядом, мое тело чувствует себя в безопасности. Только мысли мои беспокойны. Как бы спросить, почему он солгал полиции, не выдав при этом Жоэль? Не оскорбив его? Одно неверное слово может разрушить ту близость, от которой нам сейчас хорошо. Он улыбается мне. Так по-доброму, что я краснею. Формально я его племянница. Нас не должно тянуть друг к другу. И я чувствую, что он чувствует то же, что и я.
– Еще кофе? – спрашивает он.
Я заказываю два эспрессо и две бриоши, фисташковую и шоколадную. Покупаю нам еще немного времени. Снаружи небо светлеет. Корабли, ласточки, мне хотелось бы остановить этот день. Теплая булка в моей руке. Его палец смахивает фисташковый крем с уголка моего рта. Голоса рабочих и аромат свежемолотого кофе обволакивают нас, как вторая кожа.
– Ты хотела увидеть ее фотографию?
Он достает бумажник. Коричневая потертая кожа. Вынимает старый снимок.
Вынимает фото и передает мне. Должно быть, носит его уже давно, потому что бумага тонкая и потрескавшаяся. На черно-белом снимке девочка с темными прямыми волосами. На первый взгляд она похожа на Жоэль. Слишком взрослая для своего возраста. Сильная. И оптимистичная. Свет здесь такой же резкий, как и на фотографии Жоэль с ранцем. Только домов нет. Вместо них – засохшее дерево и размытые палатки на заднем плане. Она обнимает голову спящего мужчины. Лицо в глубоких морщинах и искажено болью. Будто он видит кошмар. Она держит его, как мать, охраняющая своего ребенка. Словно говоря: я здесь. Держись. Ты не одинок.
– Когда это?
– Задолго до моего рождения. Но именно такой я помню свою мать. Она была именно такой, как на этой фотографии.
– И этот мужчина – ее отец?
– Да.
Глава
27
Нет судьбы, которую нельзя преодолеть презрением.
Альбер Камю
Вифлеем
Они выбросили его из джипа, как собаку. Жорж лежал на каменистом поле, которое волею случая стало пограничной территорией. Но тут не было ни забора, ни пограничников. Только фиговые деревья, от которых исходил дурманящий аромат созревших плодов, да в траве громко стрекотали цикады. Жорж не знал, где находится. Из последних сил он побрел на восток, но вскоре упал без сознания – он потерял много крови. Его нашел крестьянин, взгромоздил на осла и привез в Вифанию, что подле Иерусалима, в клинику Красного Креста. Там Жоржа подлатали. Ему невероятно повезло. Граммофон смирил ярость выстрела. Пуля вошла в живот и застряла там, не повредив позвоночник. Хирург смог извлечь ее. Но в рану попала инфекция, поскольку ее вовремя не обработали. У Жоржа началось заражение крови. Температура поднялась до сорока градусов. Он больше не чувствовал пальцев ни на руках, ни на ногах, терял сознание.
Две недели он находился между жизнью и смертью. Две недели его искали мать, Амаль и Джибриль. У Амаль едва не разорвалось сердце, когда она увидела отца таким беспомощным. Врач был из Швеции. Почему ему не оказали помощь в Яффе, там в больницах наверняка был пенициллин, сказал он. Амаль не поняла иностранного слова. Она знала одно: нельзя отпускать руку отца, иначе он умрет. Она следила за его пульсом, слушая бабушкины молитвы. Если Иисус в этом самом месте воскресил Лазаря из мертвых, говорила она себе, то он может вернуть и Жоржа. И отец открыл глаза.
– Папа! – прошептала Амаль.
Жорж улыбнулся. Бабушка упала на колени, благодаря Господа.
Когда Жоржа привезли в их лагерь «Аида», Амаль пришлось его поддерживать. Стоять он еще не мог. Врач сказал,
