в Вифлеем. Ему было на пользу встречаться с торговцами в Старом городе. Вместо товаров они обменивались историями. Жорж принимал стакан чая и немного выпечки, но никогда – милостыню. Бишара дает, но не берет, говорил он дочери. Она никогда не показывала вида, что голодна.
* * *
Больше всего Жорж любил бывать у Азиза, который держал небольшое кафе в Старом городе. Амаль называла его «аммо», дядя. У дяди Азиза были озорные глаза; худой как жердь, он гордился огромными черными усами. Он любил музыку, и у него был современный проигрыватель, открывавшийся как чемоданчик. Азиз учился в Каире и привез оттуда тонны пластинок. Жорж проводил с ним часы. Они сдружились, стали почти братьями. Азиз помогал ему снова почувствовать себя нормальным человеком. Они слушали и старые песни Умм Кульсум, и новые записи, которые Азизу присылали из Каира. Уже ночью, когда гости расходились, они включали музыку, которую понимали только они двое, – джаз из недосягаемого, сверкающего Нью-Йорка. Они читали вслух стихи из книг, стоявших на кривых полках, а иногда Азиз доставал из-под прилавка книги, о которых никто не должен был знать, потому что король запретил их. Там говорилось о сопротивлении, революции и правах человека. Если Амаль уставала, то просто засыпала на скамье в кафе. Но оставалась с Жоржем, даже если ей хотелось вернуться в палатку, потому что ей нравилось видеть отца беспечальным. Он бывал таким только здесь и только когда слушал эту музыку, как будто получал письма от друзей из лучшего мира. Телониус Монк. Чарли Паркер. Диззи Гиллеспи. Майлз Дэвис. Жорж любил слушать звуки мира, который продолжал вертеться. Иногда, когда они по едва освещенным улицам возвращались в лагерь, Амаль думала, что ночь – это благословение. Ночью не видно убожества, грязи и упадка вокруг.
* * *
Все надежды Жорж возлагал на образование детей. Он был очень строг, если Джибриль приносил домой плохие оценки, и невероятно гордился, когда Амаль окончила начальную школу с лучшими оценками в классе.
– Бери пример с сестры, – говорил он Джибрилю. – Ты – сын, ты должен будешь обеспечивать семью! Что с тобой не так?
Джибриль переживал, что не оправдывает возложенных на него надежд. Но у него были свои проблемы, ему было трудно сосредоточиться. Однажды, когда он потерял карандаш в школе, Амаль сломала свой пополам и сунула ему половинку, пока никто не заметил. А когда ему случалось ночью намочить в постель, она помогала ему замыть простыни, пока отец не увидел.
* * *
Тем летом Жорж отвез Амаль в Бейт-Джала, пригород Вифлеема, где она впервые в жизни увидела немцев. Волосы их закрывали косынки, а на груди висели кресты на цепочках. Звали их Хильдегард, Франциска и Кете. У них были строго поджатые губы и добрые глаза. Благодаря ходатайству своего старого учителя из колледжа Терра Санта Жоржу удалось устроить Амаль в протестантскую школу для девочек, которая была основана Немецкой Иерусалимской Ассоциацией. Вообще-то классы уже были полностью укомплектованы, но директриса пожалела беженцев. Жорж выбрал эту школу, потому что там для Амаль было безопаснее, чем в переполненной лагерной школе, но и семейная традиция тоже имела значение. В его кругу считалось хорошим тоном отправлять детей в европейскую школу.
– Даже если нас называют беженцами, – сказал ей Жорж, – никогда не забывай, кто мы на самом деле!
* * *
Когда последние деньги были израсходованы, Жорж неохотно согласился на поддержку тети Мэй из Бейрута. Он пообещал вернуть ей потом все до последней монеты. Ему следует снять небольшую квартиру в Вифлееме, сказала тетя Мэй, беспокоившаяся за детей. Но Жорж, сохранивший деловую жилку, не стал тратить деньги на аренду квартиры, а инвестировал их в будущее. Он арендовал на базаре небольшой магазинчик, хозяин которого умер. Лавка была не больше каморки: прилавок и несколько столиков. Жорж выбрал то, чего ему самому так сильно не хватало, – сладости, которые делала его жена. Вместе с бабушкой они оживили на маленькой кухне рецепты Мариам. Маамуль, пахлава, катаеф, кнафе… [50] все как на свадьбах в Яффе. Конечно, это не вернуло Мариам. Но вернуло память о ее тонком вкусе и ее щедрости. Жорж упаковывал сладости и вручал их покупателям, делая вид, будто увечья ему совсем не мешают. А клиенты из деликатности делали вид, будто никакого инвалидного кресла не существует. Жорж расцвел: он снова стал полезным членом общества. Возвращаясь из школы, Амаль и Джибриль сразу же принимались помогать. На кухне, за прилавком, с уборкой. И как в прежние времена, на все праздники они приносили корзины, полные сладостей, для тех, кто не мог себе их позволить, – в лагерь «Аида». Но еврейские праздники больше не отмечали. Соседи-евреи жили в Иерусалиме, всего в паре десятков километров и в совершенно другом мире.
После семи лет жизни в лагере Жорж наконец смог снять небольшую квартиру. Кроватей у них не было, только матрасы, которые днем складывали стопкой у стены. Стола тоже не было. Они ели, сидя на полу, скрестив ноги, вокруг газеты, на которой бабушка раскладывала еду. Жареная курица на лаваше, кабачки, фаршированные кедровыми орешками, чечевица с обжаренным луком. Зато в квартире была ванная с водопроводом. Для Амаль квартира была маленьким раем. Ее мир починили – во всяком случае, пока, – как старый чемодан, латаный-перелатаный и перевязанный веревкой.
* * *
Каждый помнит тот момент, когда впервые оказался с отцом на равных. Когда увидел отца таким же человеком, как ты сам. И дело не в том, что отец сделался меньше, а в том, что ты сам вырос. В такой день заканчивается детство. Для Амаль, чье детство давно уже кончилось, это был день, когда она поняла, где ее место в этом разбитом мире. Когда ее жизнь, не принадлежавшая ей с момента бегства из Яффы, обрела смысл.
Ей было семнадцать. На самом деле это был самый обычный вечер. Амаль наводила порядок на прилавке, бабушка прибиралась на кухне, а Жорж прощался с последними клиентами, купившими по кусочку теплого кнафе для ночной прогулки. Джибриль после школы так и не появился. В этом не было ничего необычного: он вошел в подростковый возраст и больше времени проводил с друзьями, чем с семьей. Амаль после школы работала в магазине, а Джибриль пропадал, отмалчивался и приносил плохие оценки. Его тяготила обязанность занять место старшего сына, хотя он не мог по-настоящему заменить старшего брата Башара, поскольку никто ничего не знал о его судьбе. Было известно, что в Лидде мертвецов хоронили безымянными. Но никто не мог подтвердить, что своими глазами видел Башара мертвым, поэтому оставалась вероятность, что его
