Однако энтузиазм значительно возрос, когда Гай объявил, что в честь прибытия лорда де Бресса в замке будет объявлен турнир. Ведь это означало, что предстоит три дня пиров, поединков и светских развлечений, проще говоря — всех, не исключая прислугу, ждал праздник.
Магдален принимала поздравления с тихой улыбкой. Под впечатлением известия о турнире никто особенно не задумался о том, достаточно ли горячую радость проявляет леди.
А леди тем временем машинально пила и ела и вспоминала дни совместной жизни с мужем, начиная с той отвратительной ночи в замке Беллер и кончая турниром в Вестминстере. Она всегда относилась к мужу по-дружески, всегда помнила о своем долге, но страсти в его объятьях не испытывала никогда. Страсть она берегла для Гая де Жерве, ведь она любила его с одиннадцати лет! Она вспоминала Эдмунда и думала, что тот может — должен! — понять, кому принадлежит ее сердце. Но по брачному договору, освященному церковью, тело ее — собственность мужа, и как разрешить эту проблему, она плохо себе представляла.
В зале было очень душно, и Магдален обрадовалась, когда Гай, наконец, встал и попрощался с собравшимися. Они вместе вышли из зала.
— Можем мы немного пройтись, милорд? — спросила она уже во дворе. — Мне бы хотелось подышать свежим воздухом.
— Как вам будет угодно. Правда, у меня множество дел в связи с приездом вашего супруга.
Магдален поразил его отстраненный тон, и она сочла за лучшее сейчас на время расстаться.
Малышка спала в соседней комнате, и ночью, когда она просыпалась и просила есть, Эрин и Марджери кормили ее медовой водичкой, чтобы не тревожить сон госпожи, которой, скорей всего, могло в спальне и не быть.
В полночь, после колокола к заутрене, Магдален прокралась потайным коридором в спальню Гая. Там было темно.
— Гай? — прошептала она, наощупь пробираясь к кровати.
— Святой Господь! — никогда она не слышала, чтобы в голосе его было столько злобы. — Как тебе в голову могла прийти мысль явиться ко мне, когда твой муж жив и едет сюда?
Он зажег свечу.
— Магдален, немедленно возвращайся к себе!
— Нет, пожалуйста, не гони меня, я хочу объяснить.
Гай спрыгнул с кровати. Его обнаженное тело отбросило на стену длинную черную тень. Накинув на себя рубашку, он снова повернулся к Магдален.
— Все кончено, Магдален. Что мне сделать, чтобы ты поняла это?
Она затрясла головой.
— Это не может кончиться. Моя любовь к тебе — это моя жизнь! И у нас с тобой ребенок.
— У тебя есть муж, — он взял ее за плечи. — Муж, уверенный в твоей верности, хотя и понимающий, что ты не в силах заставить себя любить его. Теперь, когда известно, что он жив, я не могу быть таким вероломным. Видит Бог, я взял страшный грех на душу лишь потому, что был уверен в смерти Эдмунда.
— Так ты меня не любишь? — простота вопроса лишила его всяких аргументов. — Обними меня, — тихо сказала она, и он услышал слезы в ее голосе. — Пожалуйста, я чувствую себя брошенной, одинокой, мне страшно! Пожалуйста, обними меня! Больше я ни о чем не попрошу. А потом я сделаю все, что ты прикажешь.
12
Из замка Бресс в соседние города и замки были отправлены глашатаи, чтобы оповестить всех и вся: в честь возвращения сьёра Эдмунда де Бресса устраивается грандиозный рыцарский турнир. Дошла эта весть и до улицы де Берри в Париже, и Шарль д'Ориак немедленно приступил к сборам в дорогу.
В самом замке приготовлениями были заняты все — от кухни до гарнизонного двора, так что у леди Магдален оставалось мало времени для размышлений о будущем. Гай теперь подолгу отсутствовал, а вернувшись в замок, запирался с начальником стражи, сенешалем или камердинером. Он решительно пресекал все ее попытки поговорить с ним о том, что их ждет, справедливо полагая, что жизнь сама все расставит по своим местам.
Ночами Магдален по-прежнему засыпала в его постели, но ничего уже от него не требовала, ей было достаточно, чтобы он обнимал ее, пока сон не смежит ее веки, и это было для Гая величайшим счастьем, хотя потом ночь напролет он лежал без сна, обхватив голову руками и с ужасом думая о том надвигающемся времени, когда он станет снова одиноким и будет засыпать один, не ощущая у себя под рукой этого теплого, душистого тела, этого ровного дыхания, этого беспредельного доверия к себе, ибо все это будет принадлежать ее мужу.
В Париже и Руссильоне члены семейства де Боргаров ломали голову, как вести себя после получения известия о том, что Эдмунд де Бресс не погиб в результате покушения на его жизнь в вестминстерском лесу.
Бертран де Боргар первым делом излил ярость на голову своего сына Жерара: именно он прошлым летом под чужим именем был отправлен в Англию, где должен был организовать убийство Эдмунда; способ и время убийства Жерар мог избрать по своему усмотрению.
— Мы им заплатили столько денег! — шипел патриарх. — И все это теперь псу под хвост?
— Милорд, это невозможно, он не мог остаться в живых; после таких ран не выживают, — побелевшими губами пробормотал Жерар; ему не надо было объяснять, как это опасно — не исполнить поручения отца. — Мне поклялись, что он был мертв, когда они бросили его в лесу.
— И ты им поверил? — презрительно усмехнулся отец. — Они принесли в подтверждение своих слов мертвое тело?
— Нет, милорд, — признал сын, совсем упавший духом. — Но у меня не было оснований не доверять им. Они безупречно служили нам и раньше. К тому же, по правде говоря, было бы очень непросто и опасно для всех нас пытаться перевезти тело на постоялый двор в самом центре города.
— Глупец! — прорычал Бертран. — Меня окружают одни идиоты и бестолочи! Магдален Ланкастерская успешно производит на свет наследницу — пусть это девочка, но к ней переходят все права; лорд де Жерве благополучно ограждает лен де Брессов от всяких посягательств на него — военных и судейских; а теперь ко всему этому законный супруг возвращается в свой замок и уж, наверное, постарается умножить число детей, которые самим фактом своего рождения навеки закрепят лен де Брессов за Ланкастерами!
Он выхватил из-за пояса кинжал. Рубиновый глаз морского змея сверкнул на солнце, и лезвие вонзилось в дубовый стол, а рукоятка задрожала у самого носа Жерара, сумевшего собрать в кулак все свое самообладание и не шевельнуться.
— Изо всех вас один Шарль чего-то стоит, — проговорил Бертран. — А где он, кстати, спаси и помилуй меня, Святой Христофор? Развлекается с дамами парижского двора?
И тут же выдернул нож из стола и метнул его в стену, рядом с головой Жерара. Сын вновь даже глазом не моргнул. Это было любимое развлечение родителя, когда гнев охватывал его. Он проделывал такие штуки и в ту пору, когда его сыновья были еще совсем крошками. Кинжал не всегда летел мимо цели, и не всегда это происходило по воле отца; но так или иначе, все де Боргары могли похвастать шрамами и рубцами, заработанными ими в минуты звериной злобы, охватывавшей время от времени их необузданного папашу.
