— Изо всех вас один Шарль чего-то стоит, — проговорил Бертран. — А где он, кстати, спаси и помилуй меня, Святой Христофор? Развлекается с дамами парижского двора?
И тут же выдернул нож из стола и метнул его в стену, рядом с головой Жерара. Сын вновь даже глазом не моргнул. Это было любимое развлечение родителя, когда гнев охватывал его. Он проделывал такие штуки и в ту пору, когда его сыновья были еще совсем крошками. Кинжал не всегда летел мимо цели, и не всегда это происходило по воле отца; но так или иначе, все де Боргары могли похвастать шрамами и рубцами, заработанными ими в минуты звериной злобы, охватывавшей время от времени их необузданного папашу.
— Мой двоюродный братец сказал, что собирается переждать зиму в Париже, — поспешно заговорил Филипп, рискуя переключить ярость патриарха на себя. — Он считает, что, находясь всего в восьми милях от Бресса, легче будет осуществить похищение этой девчонки.
— А что толку нам сейчас от ее похищения? — загремел отец. — Какое нам дело до девчонки, если жив сам сеньор де Бресс, вассал Джона Гонтского, принца Ланкастерского, обладатель всех прав на эти владения?
— Мы убьем его, милорд, — сказал Жерар, наблюдая, как отец выдергивает из стены кинжал, — Яд… случай на охоте… Все это несложно устроить, нам не впервой…
— Но из-за твоего головотяпства мы потеряли целый год! — кинжал в воздухе описал изящную дугу и воткнулся в дальний конец стола. На этот раз бросок, казалось, был проделан не столько для устрашения, сколько ради тренировки руки, и сыновья почувствовали некоторое облегчение. — Если бы не твоя глупость, мы бы сумели еще до летнего солнцестояния переправить Магдален Ланкастерскую в Каркассонскую крепость.
— Переправим, обязательно переправим, — весьма опрометчиво заверил Жерар, понимая, что только так сумеет вернуть себе расположение отца. — Я поеду в Париж и присоединюсь к кузену. Я позабочусь о том, чтобы убрать Эдмунда де Бресса, а кузен, как и собирался, займется женой этого воскресшего мертвеца.
Но прежде чем Жерар отбыл из Руссильона, из Парижа от Шарля д'Ориака примчался курьер. Смуглый, проворный, он так и шнырял туда и сюда черными глазами, и хотя вид у него был весьма тщедушный, к его посредничеству между Парижем и Руссильоном настолько успели привыкнуть, что никто не обращал внимания на его внешний вид. Сообщение, привезенное им, было предельно лаконично: д'Ориак уверял, что нашел средство, как убрать Эдмунда де Бресса, не роняя при этом даже слабой тени на семейство де Боргаров, более того, его план дает возможность осуществить похищение Магдален Ланкастерской, ничем не запятнав тех, кто за этим стоит, а поэтому он рассчитывал доставить женщину и ребенка в Каркассонскую крепость в течение ближайших недель.
Через несколько дней после получения этого известия в Руссильоне хватились смуглого курьера, но его и след простыл. Впрочем, никто не был особенно озабочен: такого рода слуги, оплачиваемые сдельно по выполнении поручения, менялись достаточно часто; они приходили и уходили, и на их место быстро находились новые желающие. В отличие от крепостных они не были привязаны к своему господину Единственным человеком, переживавшим внезапное исчезновение посыльного, была прачка-малышка из свиты Шарля д'Ориака, проживавшая вместе с хозяином на улице де Берри в Париже.
Магдален сидела на широком каменном подоконнике круглой башенной комнатушки, в незапамятные, как ей теперь казалось, времена, ставшей местом дневных свиданий для нее и Гая, и видевшей не раз моменты их страсти и экстаза. Ни свиданий, ни экстаза теперь не было, не было вот уже несколько недель. Гай, как подозревала Магдален, решил раз и навсегда положить конец их сладостной, но противозаконной связи.
Магдален была в растерянности. В глазах любимого появилась отчужденность, и, даже обнимая ее, он словно бы находился где-то далеко. Но она продолжала упорно верить в то, что пока он с ней, пока он продолжает перед сном обнимать ее, может произойти нечто невероятное и все пойдет так, как должно идти. Ей хотелось верить, что они с Гаем принадлежат друг другу, что они неразрывно связаны узами любви, и эти узы прочнее всех прочих, которыми ее повязал в своих личных целях Джон Гонтский.
Было послеобеденное время. Веселая пчела жужжала в окне бастионного помещения. Магдален обхватила колени и откинулась к жесткой прохладной стене. Со стороны подъемного моста долетел властный звук рога прибывшего герольда; начался обмен сигналами для выяснения личности прибывших, но кто это был, она и не разобрала до конца. Сквозь полуопущенные веки она смотрела из окна башенки на внешний двор. За эти дни было столько приездов и отъездов, что Магдален не удосужилась даже разглядеть штандарты вновь прибывших.
Герольд со свитой проскакал через плац во двор; к его рогу был прикреплен вымпел с изображением сокола де Брессов.
Медленно перегнувшись через подоконник, Магдален посмотрела прямо во двор. Со стороны казарм выбежал Гай и приблизился к герольду. Он о чем-то переговорил с прибывшим и, развернувшись, двинулся в сторону бастиона. Пройдя через арочный проход прямо под ней, он пропал из поля зрения. Выбежавшая прислуга помогла гостям спешиться и повела их в отведенные помещения.
Гай не мог знать, где сейчас находится Магдален, но ноги сами понесли его по пустому коридору к месту их прошлых встреч. Дверь в башенку была полуоткрыта, и он увидел ее сидящей на подоконнике, положившей голову на колени и безучастно смотрящей во двор.
— Твой муж прибывает завтра, — сказал он, входя в комнату.
Она медленно повернула голову, не поднимая ее с колен. Ее серые глаза встретились с его холодным и прямым взглядом.
— Хорошо, — проговорила она. — Я так и подумала, как только увидела герольда.
— Ты переедешь из женского крыла в господские комнаты. — Гай, казалось, был совершенно спокоен. — Когда твой муж прибудет, тебе следует находиться там.
— А ты?
— Я размещусь в гостевой комнате, а сразу по окончании турнира мне придется вернуться в Англию.
— Ты не можешь уехать! Ты не можешь уехать и оставить меня здесь!
— Пойдем со мной, — он подождал, пока она слезет с подоконника, и направился к двери. — Пойдем со мной.
Окаменевшая от безучастного выражения его лица и предчувствия того, что он собирается сделать что-то непоправимое, а она не может этому воспрепятствовать, поскольку не знает, что может быть, она, еле передвигая ноги, последовала за ним по коридору и затем — на солнечный двор. Там кипела повседневная жизнь: сновали туда-сюда слуги, звучали голоса, лаяли собаки, с лесов над будущей ареной, которую предполагалось возвести на ближнем холме, долетал звон молота, из труб над кухней валил густой дым, и запах жареного мяса наполнял воздух, смешиваясь с кислым запахом дрожжей из пивоварни и острым навозным духом из конюшен. Обычный майский день, только все охвачены предвкушением предстоящего турнира: ведь надо принять около пятидесяти рыцарей, их дам и слуг, которых необходимо расселить, накормить и развлечь, да так, чтобы не уронить при этом чести де Брессов.
