Этот голос. Он мог заставить тебя думать, что все, что ты знал, было неверным.
— Ладно, ладно, вижу, ты расстроен, хаха, вполне честно, и ты знаешь, что у меня есть и третий нож, ну, теперь я его бросаю, вот.
Ваймс теперь стоял в паре шагов.
— Вот и все, мистер Ваймс. Больше никаких ножей. Я не могу сбежать. Я сдаюсь. Никаких трюков в этот раз, ладно? Просто арестуй меня. Ради старых времен?
Внутри Ваймса взвыл зверь. Он ревел, что никто не будет винить его за то, что он лишит палача десяти долларов и дармового завтрака. Да, и можно сказать, что сейчас быстрый удар стал бы милосердием, потому что любой палач знает, что есть либо легкий путь, либо тяжелый, а в стране не было ни одного палача, который бы позволил кому-то вроде Карцера уйти легким путем. Боги знали, он это заслужил…
… но юный Сэм смотрел на него сквозь тридцать лет…
Когда ломаемся мы, ломается все. Именно так все и работает. Ты можешь согнуть, а если сильно накалить, то можно согнуть в кольцо, но сломать нельзя. Если ломаешь это, ломается все до тех пор, пока не остается ничего целого. Это начинается здесь и сейчас.
Он опустил меч.
Карцер поднял взгляд, усмехнулся и сказал:
— Не особенно вкусно, так ведь, яйцо без соли…
Ваймс почувствовал, как его рука начала двигаться сама по себе…
И остановилась. Алая ярость застыла.
Везде вокруг него был зверь. Вот что он такое. Зверь. Полезный, но все равно зверь. Его можно держать на цепи, и заставлять плясать и жонглировать мячами. Он не думает. Он туп. То, чем являешься ты, то, что ты есть, это не зверь.
Ты не должен делать то, чего хочет он. Иначе Карцер выиграет.
Он бросил меч.
Карцер уставился на него, внезапно засиявшая улыбка Ваймса беспокоила гораздо больше, нежели вспышка его ярости. В его руке блеснул металл. Но Ваймс уже был на нем, схватил его руку и бил ею снова и снова о надгробный камень Джона Киля, пока четвертый нож не выпал из кровоточащих пальцев. Он рывком поставил человека на ноги, держа обе его руки за спиной, и с силой прижал к камню.
— Видишь небо, Карцер? — сказал он прямо ему в ухо. — Это закат, так-то. Это звезды. И завтра они засияют моему парнишке Сэму еще ярче, потому как они не будут светить тебе, Карцер, ибо еще до того, как роса сойдет с листьев, я притащу тебя к Ветинари, и там будут свидетели, множество, и, может быть, даже твой адвокат, если найдется хоть один, который сможет защищать тебя с непроницаемым лицом, а потом, Карцер, тебя бросят к Тетке, одна виселица, никакого долгого ожидания, и ты сможешь станцевать фанданго на пеньковой веревке. А потом я, черт возьми, пойду домой и, может, даже съем вареное яйцо.
— Мне больно!
— Знаешь, здесь ты прав, Карцер! — Ваймс сумел взять оба запястья человека в стальную хватку и оторвал рукав своей собственной рубахи. — Я причиняю тебе боль, и все еще делаю это по правилам. — Он пару раз обмотал его запястья льняной полоской и завязал тугим узлом. — Я удостоверюсь, чтобы в твоей камере была вода, Карцер. Что ты получишь завтрак, все что пожелаешь. И что палач не допустит, чтобы ты выскользнул и позволит тебе задохнуться до смерти. Я даже проверю, чтобы петли люка были смазаны. — Он ослабил хватку. Карцер споткнулся, и Ваймс ударил его по ногам.
— Машина не сломана, Карцер. Машина ждет тебя, — говорил он, отрывая рукав от его рубашки и делая из него примитивный ремешок для лодыжек. — Город убьет тебя. Закрутятся нужные колесики. Все будет по правилам, я проверю. И потом ты не сможешь сказать, что тебе не предоставили честного суда. Не сможешь сказать вообще ничего, хаха. За этим я тоже прослежу…
Он сделал шаг назад.
— Добрый вечер, ваша светлость, — сказал лорд Ветинари. Ваймс быстро повернулся. В темноте изменилось что-то, приняв форму человека.
Ваймс подхватил меч и всмотрелся в ночь. Тень вышла вперед, стала узнаваемой.
— Как долго вы там были? — спросил он.
— Ну… совсем немного, — ответил патриций. — Как и вы, я предпочитаю приходить сюда в одиночестве и… размышлять.
— Вы вели себя очень тихо! — обвиняющее заявил Ваймс.
— Это преступление, ваша светлость?
— И вы слышали…?
— Очень аккуратный арест, — произнес Ветинари. — Поздравляю вас, ваша светлость.
Ваймс посмотрел на незапятнанный кровью меч.
— Полагаю, что так, — сказал он, на время сбитый с толку.
— Я имел ввиду, с рождением вашего сына.
— А… да. О. Конечно. Да. Ну… благодарю вас.
— Здоровый парнишка, насколько мне известно.
— Мы были бы так же счастливы, если бы это была дочь, — слабо ответил Ваймс.
— Разумеется. В конце концов, сейчас настали новые времена. О, вижу, вы уронили свой значок.
Ваймс посмотрел на высокую траву.
— Вернусь за ним утром, — сказал он. — Но это, — он поднял стонущего Карцера и, крякнув, взвалил на плечо, — отправится в Псевдополис-Ярд прямо сейчас.
Они медленно шли по дорожке, оставляя аромат сирени за собой. Впереди ждал каждодневный смрад города.
— Знаете, — через некоторое время заговорил лорд Ветинари, — мне часто приходило в голову, что эти люди заслуживают какого-нибудь мемориала.
— Вот как? — уклончиво спросил Ваймс. Его сердце все еще колотилось. — Может, на одной из главных площадей города?
— Да, было бы неплохо.
— Может, барельеф из бронзы? — саркастически предположил Ваймс. — Все семеро поднимают флаг, да?
— Бронза, да, — кивнул Ветинари.
— Правда? И какой-нибудь воодушевляющий девиз?
— Да, вполне. Что-нибудь вроде «Они Сделали То, Что Должны Были Сделать»?
— Нет, — сказал Ваймс, останавливаясь под лампой у входа в склеп. — Как вы смеете? Как вы смеете! В это время! В этом месте! Они делали то, чего не должны были делать, и они умерли, и вы ничего не можете им дать. Вы понимаете? Они боролись за отверженных, они сражались друг за друга, и их предали. Таких людей всегда предают. Что хорошего будет от статуи? Она лишь внушит новым идиотам, что они станут героями. Они бы этого не хотели. Просто оставьте их. Навечно.
Они шли в тяжелой тишине, а потом Ветинари заговорил, будто бы и не было этой вспышки:
— К счастью, случилось так, что новый дьякон храма вдруг услышал призыв.
— Какой еще призыв? — спросил Ваймс, его сердце все еще мчалось куда-то.
— Я не особо разбираюсь в религиозных делах, но, похоже, он преисполнился огромным желанием преподнести слово божие невежественным язычникам, — ответил Ветинари.
— Где?
— Я предложил Тин Линг.
— Но это же на другом краю света!
— Ну, слово божие не может быть преподнесено слишком далеко, сержант.
— Ну, по крайней мере, это…
Ваймс остановился у ворот. Над ними мерцала еще одна лампа. Он бросил Карцера на землю.
— Вы знали? Вы, черт возьми, все знали, ведь так?
— Не далее как, ну, секунду назад, — ответил Ветинари. — Как один человек другого, командор, я должен спросить вас: вы когда-нибудь задумывались, почему я ношу сирень?
— Да. Я думал, — произнес Ваймс.
— Но никогда не спрашивали.
— Нет. Не спрашивал, — коротко ответил Ваймс. — Это цветок. Любой может носить цветок.
— В это время? В этом месте?
— Тогда объясните.
— Что ж, я помню тот день, когда меня послали со срочным делом, — проговорил Ветинари. — Я должен был спасти человека. Не самое обычное поручения для Убийцы, хотя, вообще-то, я однажды уже спас его. — Он многозначительно посмотрел на Ваймса.
— Это вы застрелили человека с арбалетом? — спросил Ваймс.
— Верная догадка, командор! Да. Я должен был приглядывать за… уникальной личностью. Но тогда время было против меня. Улицы были перекрыты. Везде хаос и смятение, а я ведь даже не знал, где искать его. В конце концов, я залез на крыши. И хотя я, наконец, и добрался до Цепной улицы, там были беспорядки иного рода.
— Расскажите, что вы видели, — потребовал Ваймс.
— Я увидел, как человек по имени Карцер… исчез. И я видел, как человек по имени Джон Киль погиб. По крайней мере, я видел его мертвым.
— В самом деле.
— Я присоединился к битве. Я забрал цветок сирени у упавшего человека и, должен сказать, держал его в зубах. Хотелось бы верить, что я внес хоть какой-то перевес; я определенно убил четверых, хотя и не особо горжусь этим. Они были просто головорезами. Никаких особых навыков. Кроме того, их предводитель, похоже, сбежал, и весь их моральный дух исчез вместе с ним. Люди с сиренью, должен сказать, дрались, точно тигры. Не особенно искусно, должен признать, но когда они увидели, что их командир мертв, они порвали противников на кусочки. Поразительно.
— А затем, после всего я посмотрел на Джона Киля. Это был Джон Киль. Какие в этом могли быть сомнения? Разумеется, он был в крови. Кровь там была повсюду. Мне показалось, что его раны были несколько староваты. А смерть, как мы знаем, меняет людей. Да, я помню, как удивился: неужели настолько сильно? Так что я оставил это до времени, как половину загадки, а сегодня… сержант… мы узнали и вторую половину. Просто удивительно, не так ли, насколько похожи могут быть люди? Подозреваю, даже ваш сержант Колон так и не понял. В конце концов, он ведь видел, и как погиб Киль, и как вы взрослели…
