Слишком слюняво.
Он потащил ее к постели
Он сел на постель и грубо привлек ее к себе
— Чего не садишься? — сказал он и грубо ткнул в сторону постели
Он грубо посмотрел в сторону постели и соблазнительно воздел бровь Двусмысленно воздел бровь
Он воздел одну из своих бровей
Он воздел обе брови
Он воздел правую бровь соблазнительно
Он воздел левую бровь двусмысленно
Воздев обе брови, одну соблазнительно, другую — двусмысленно, он нежно потащил ее, грубо говоря, к постели
Так, наверное, от этой сцены тоже лучше отказаться. Могу себе представить, как ее раскритикует Патрик: я так трясусь над этими предварительными изысками, только бы не переходить к делу.
На ней была
Что на ней было?
На ней была блузка
Да?
На ней была блузка из тонкого муслина
На ней была блузка из тонкого муслина, сквозь которую ее
Давай, напиши это слово.
сквозь которую ее соски торчали, как
Как что?
как две вишенки
как две мараскиновые вишенки
как две засахаренные вишенки
как два мятных леденца в сахаре
как две горошинки в стручке
как три монетки в фонтане
как сливы «виктория»
как водопад Виктория
как распухший палец
Как бы там ни было, эти соски у нее имелись. Довольно-таки очевидно. А с ним что, подумал я. Не хотелось бы, чтобы меня обвиняли в сексизме: насколько я понимал, мужчину тоже следовало представить в виде сексуального объекта. Например, вот так:
Его узкие черные брюки едва могли скрыть
А еще лучше —
Выпуклость его узких черных брюк не оставляла у нее никаких сомнений касательно
его возбуждения
его намерений
его способностей
его политики природы
его способностей протяженности
его мужского естества длины
его протяженности протяженности
его увесистого, пульсирующего мужского естества
полной протяженности его жаркого, пульсирующего члена
Следовало признать — такое мети ни к чему не приведет. А кроме того, всегда можно вернуться, если мне захочется отполировать эти точные описания. Если я сейчас же не приступлю к сути дела, запал пропадет.
Он сорвал с нее блузку
Нет, слишком агрессивно.
Он расстегнул на ней блузку и спустил ее, как
как
как
шкурку перезревшего банана
Я отшвырнул ручку и в отвращении откинулся на спинку стула. Да что это со мной такое сегодня? Может, из-за вина, а может, я просто разучился таким штукам — ничего не получалось. Я сплошь делал какие-то не те движения, наступал на каждые грабли, путался и тыкался куда ни попадя и выражал лишь одно — собственную неопытность.
Он возложил робкую, вопросительную руку на ее
мягкие, молочные
теплые, шелковистые
податливые, вздымающиеся
поднимающиеся, опускающиеся
раздувшиеся, торчащие
большие, прыгучие
мясистые, шишковатые, тяжелые, коренастые, рослые, колоссальные, огромные, громадные, массивные, монструозные, обильные, великанские, гигантские, гористые, гаргантюанские, титанические, геркулесовы
ее маленькие, задиристые груди
ее идеально пропорциональные груди
ее средне пропорциональные, однако в каком-то смысле удивительные груди
ее деформированные груди
Ладно. Забудем. Еще вина. Теперь думай тщательно. Представь себе эту молодую симпатичную пару — они одни в комнате, где нет никаких развлечений, кроме их собственных тел. Нарисуй их у себя в уме. А теперь подбирай слова — уверенно и точно. Будь бесстрашен.
когда он зарылся лицом в ее пышные груди, она стянула рубашку с его хорошо сложенных плеч
он упал на колени и ткнулся носом ей в пупок
они рухнули на постель, он лег на нее сверху, и губы их жадно вжались друг в друга в долгом, влажном поцелуе
они рухнули на постель, она легла на него сверху, и влажные губы их жадно встретились в долгом жалостном поцелуе
Ох, да ну его к черту.
ее шатало от страсти
его стражник рвался из штанов
она повлажнела между бедер
у него повлажнело за ушами
она уже готова была кончить
он не понимал, кончает он или начинает
Именно на этой экстатической развилке, когда работе удалось довести меня до состояния какого-то отчаянного возбуждения, зазвонил телефон. Я удивленно поднял голову и воззрился на часы. Половина третьего ночи. Как ни абсурдно, но я ощутил позыв привести в порядок стол и перевернуть все листы, а уже потом идти к телефону. Голос в трубке был незнакомым.
— Мистер Оуэн?
— Он самый.
— Простите, что тревожу вас в такое время. Надеюсь, я вас еще не разбудил. Моя фамилия Ханра-хан. Я звоню по просьбе одного из моих клиентов, некоего мистера Финдлея Оникса, утверждающего, что вы его знакомый.
— Это так.
— Видите ли, я его адвокат. Финдлей просил меня передать вам его извинения за то, что он не может говорить с вами лично. Он задержан и находится в полицейском участке Хорнси. Телефонные звонки ему больше не разрешены. Тем не менее ему крайне хотелось бы встретиться с вами лично при скорейшей возможности. Он просил меня передать, чтобы вы подъехали к участку завтра прямо с утра, если это возможно.
— Ну, это… трудно, — ответил я, подумав о Фионе и ее визите к врачу. — Но если это абсолютно необходимо… Иными словами — что происходит? У него неприятности?
— Боюсь, что да. Мне в самом деле кажется, что лучше всего вам постараться и приехать.
Я неуверенно заверил его, что приеду, и он сказал:
— Хорошо. Значит, Финдлей может на вас рассчитывать, — и повесил трубку.
Разговор завершился так быстро, что я едва ли что-то понял. Для начала — я даже не поинтересовался, за что полиция задержала Финдлея — если, разумеется (и неожиданно это показалось самым очевидным, да и вообще единственным, ответом), это не он вломился в дом мистера Макгэнни и украл документы, имеющие отношение к моей книге. Я зашел в спальню, лег на кровать и попробовал оценить вероятность такого поворота событий. Не могли же его поймать так быстро — ограбление случилось прошлой ночью. Хотя все возможно. Он стар и немощен, мог оставить за собой цепочку нежелательных улик. Но если и так, к чему эта срочность? Его наверняка выпустят под залог, и встреча наша могла бы подождать, пока он не вернется к себе домой. Так или иначе, понятнее не становилось, и остаток ночи я мысленно ворочал новость в тяжелом полусне, прерванном через каких-то несколько часов первыми лучами зимнего солнца.
2
Казалось, до участка я добирался автобусом целое утро. У Фионы, по крайней мере, такой проблемы не будет: перед выходом я заказал ей такси-мало-литражку. Помимо прочего, я тем самым словно дал взятку собственной совести: когда я уходил, Фиона выглядела такой беззащитной — надела лучший костюм, который носила на работу; так люди поступают, когда их охватывает странное ощущение пристойности — если уж идут на верную смерть, то, по крайней мере, должны выглядеть как полагается. (Но, думаю, это им и сил придает.) Если б я поехал с нею, ничего бы не изменилось. Так я успокаивал себя, пока автобус рывками и толчками одышливо продвигался по Лондону, влача меня все ближе к новой фазе тайны, от которой я, сказать по правде, все больше начинал отстраняться. Хорошее такое чувство, это отстранение — после всех этих лет недоумения и терзаний мне было легче. Я даже не думал, что все это пройдет, не успеет закончиться утро.
Дежурный сержант продержал меня лишь несколько минут, затем провел в ярко освещенную, но грязноватую камеру в цокольном этаже участка. Финдлей сидел выпрямившись на скамье: на плечи наброшен плащ, седые волосы в резком свете единственного окошка под потолком нимбом стояли над головой.
— Майкл, — произнес он, пожимая мне руку. — Вы оказали мне честь. Мне остается лишь желать, чтобы нашей второй встрече не суждено было состояться среди подобной грязи и убожества. Вина за это, я боюсь, целиком лежит на мне.
