каменьв изголовьеpivot bravura[280]–Долгие прогулки в ЭребГранатовое зерно поэзииХвоя тсуги, а выше шершавые скалыВ заливах клубится туманКарты дают некоторое представлениеПредощущение как средство изображенияСтоя на уступе Шелвинг РокВ ту холодную пятницухолодную как тогдаСвет разлит по водеДень окончился бурейМог колодец обрушитьсяБез вех… Поживиться… ОтрядЯ представляла центрГлушь более этих местИгра воображения в книгеРассыпан свинец набораХолодный свинец небесСв. Лаврентий в кровообращении КанадыВторник май сего года–Элегические фантазии ЗападаТайна сокрытая на краювозможный простор для деятельностиПросторы неумолчаниякоторых на карте нетЭлегия как типография душиПрирода в насвторая натурареальное бытие идеальное Яшатровая крона и призрак сухого листакартография бессознательногоЯ разбираю свой компасПоток бытия где темнов краю ледяных потоковСоучастие борется с искуплением1990 Юлия Трубихина (Кунина)
Кларк Кулидж (1939)
Подвально
гадюка поет мякоть газаапельсин стакан жеода специальный отжимсокисмотри в лицокоре мало качай-и-стойв верх это ясно-и-скрыто пел ослаббрань дряньпурпур еврей выгребная яма в ней я тебямылить по центру везунчик-и-каждыйобезьян стекла-гляделки язык усохПьяньподгоняйс пометкой отменить мятупесни имбирное тестошлеплампа дремотымеершаум стволом вверх уши-и-лапырадио вздори деготь имой мой обезьян«ДА, ох, ДА»прав мил хитр«так-сяк»1966 Анастасия Бабичева, Галина Ермошина, Александр Уланов
Хрустящая потеря
красные безъяичные скрытно-капающие днидве настроенные на угол онеменияего ноги… нет, безулыбочные стеклянные угриосадки в уроках ила, края кабиныогрубляют кожу вокруг лацкана, лимоногораживает и расширяется, растягивая в прямые клещи: смехокна из свинцовых прутьев классических фермерских болотпугаясь невозмутимо пренебрежением промасленными подгоревшими бутербродамигрубая пища у локтя, но ясный неоновый шаг впередвыше туба и хомут не ждут вокруг ободковего дыр для выхода гула… нет.яиц на схемных видениях пиритового рудника. Аминь.желтые дни, шмякающиеся на бэттери парк, вязыраспространение бацилл и проводов, гул ума, плавление сыраудачливые ободки, в задней части мобильного дворца, оборотфлота в улыбающихся грибах, слабеющие клювыбашня вши и флаг следующего дома, что за канава?Женись на Мне и сырные тёрки и сыновья пионеровчерные ямы, как может пламя быть потопленным?коснись неонов и коснись неонов1966 Александр Уланов, Александр Фролов
Свежесть
1.Мякоть одна часть от света, другими будутсмерть, и по иному смущен дух. Посреди временитело поймано в свет. Коже тутне остыть, если мысли разрозненны.Свет вращает их, каждую, в меру их темноты.В музыке это жужжание или токв переменах. Дыханию стыть у губ.2.Мягкость лица, мягкость позднего, мягкостьвремени. Все трое суть призраки,духи явления, духи прибывшие, духинекоей формы. И не обернуться, раз тыздесь ожидался, здесь принят, здесьостаешься. Место скрывается, ищется, местоостается тобой. Изображениекниг, неизвестной материи, и лицо твое.Голос стынет у двери.Грань прикрывает молчание.Дыхание сперто порогом.3.Двоение вечера в черном и белом.Кукла кружится в куполе. Свеча облекаетмертвых, как знак тем, кто потянетсяследом, безмысленно.Комната в завязи льда возвращается,место губам. Мягкость очерчена вкруг,без следа и напевно. Улыбка нимбом широкая.Чашикак приглашение к свадьбе.4.Смотришь в капкан, и молчаниеиз темноты улыбается в трещинахсвета нежен его нрав. Паркак мысли, как свет в тень ложится.Лицо и листы, облачение, эти обломкимысли, медленно молкнут их звуки.Окончания гаснут в труде.1981 Василий Кондратьев
Слова
Слова, что сказать об этих вещах. Не совсем вещи, а что. Как о подлежащих обсуждению? Но не я ли подлежащее всех вещей. Ты начинаешь с путаницы, за какой конец ни возьмись, ускользает. Одним словом, о словах. Что тут скажешь. Они преследуют меня? Просятся наружу? Они высвечивают и высекают свои собственные особые пространства. Под стать гоголевским, где человек теряет свой нос, и тот разгуливает по улицам без каких-либо объяснений; Беккет мог наблюдать за собой, вручающим себе слова, характерные страх и восторг, унаследованные от современной мысли. Целые философские доктрины, воздвигнутые и рухнувшие на шатком фундаменте сказанного. Пространство слова, изумительное, чудовищное и наиболее хрупкое условие. Что я хочу сказать, острые симптомы бессознательного. С которым, как сказал Данкен, мы никогда не соприкоснемся, сколь бы сознательным ни был разум. Трансформация. Как все меняется от твоей мысли к чьей-либо еще. «Моби Дик», ввергающая в бедствие туша – зачатки безумия в анатомии китов?! Месяцами бороздить Тихий океан, скрипя по бумаге в залитой северным светом комнате на Беркширских холмах. Кто там теперь. Обитает, как. Пространство, в котором Гай Дэвенпорт может обойтись без художника Ван Гога, насквозь выдуманного Лотреком, Гогеном и братом Тео. Беккет начинает вторую часть «Моллоя»: «Полночь. Дождь стучится в окно». – И заканчивает: «И я вошел в дом и записал: Полночь. Дождь стучится в окно. Была не полночь. Не было дождя». Ясное дело, прорехи – и, естественно, во времени тоже. Иначе как быть словам. Порой посещает такое чувство, как будто Витгенштейн набросал арматуру этого столетия в своих подобных зыбучим пескам тетрадях. Мелвилл задал нам уже слишком огромный масштаб. Пирамида его кита все еще величайшая шкала для любой книги. И Беккет отступает к столь немногим вещам, что слова не могут не приходить без конца. Овладевающий всем и вся разум… стоп машина. Письмо как процесс заморозки и оттаивания. Правила? Никаких. Но формы, движения, вспышки и остаточные продукты. Что есть кошка как таковая. Скажи, что? Сказал? И как тебе твоя кошка после этого? Поставленная в подобную ситуацию, кошка перестает быть вопросом. Кошка как таковая есть что. Что есть кошка, а. Слово всегда в начале. Зукофски, целую жизнь корпевший над первой буквой алфавита, обнаруживает, что должен срочно добавить все остальные c противоположного конца, чтобы положить конец. «Потому что конец придает словам смысл» (Беккет). Но моя вещь никогда не будет закончена. И, привычно размышляя о названии за работой, я понимаю слишком поздно, что никогда не будет названия вот этому, времени целой жизни. «Обычно не обходится без выпивки» (Вуди Аллен). Правило, развить латынь: «модель» и «направлять». Направлять модель? Звучит как при фотосъемке. Обилие инструкций, поверните голову, еще, немного в эту сторону, но никакой уверенности. Мэйбриджевские стоп-кадры обнаженного бегущего человека (1880‐е). Как же тогда могли неправильно понять «На последнем дыхании» (1959). По-видимому, в этом смысл относительности. Мелвилл, пишущий «Моби Дика», о себе: «Он убил сутки». Схлопывание времен и их пространств. Сгущения и деформации книги, «как огромная громыхающая планета, вращаются в его раскалывающейся от боли голове. И весь внешний мир, оказавшийся внутри, сжимается там, превращаясь в последнюю неделимую неизвестность» («Пьер»). Или это всего лишь камень на подоконнике, поблескивающий в сумрачном свете особого времени дня? Слова не говорят. Однако, по меньшей мере, они не задерживаются. Не задерживаются на чем? О чем я посреди этого пытаюсь сказать. Да, посреди, вот откуда. И что я в этом посреди? «Я» подхватывает опять, я ждал его? Тут-то и пытаюсь сказать. Ответить снова на это изначальное что. Что не кругообразно, и тем не менее взывает к иному завершению. В том, что я пытаюсь сказать об этом посреди. Поскольку «все приходит к нему из средостения его поля» (Уоллес Стивенс). В Нью-Хейвене, где все вечера обыкновенны (один сменяет другой): «Глáза ясная
