Он нащупал на земле фонарик, включил его, и тот неожиданно стрельнул пучком света. Рыжего пса, которого он только что душил, в сарае не было: он ушел через дыру, куда вели кровавые следы. Луч фонарика наткнулся на лохматую собаку, лежавшую в луже замерзшей крови, и Николай все понял. Они в Венькой раза три встречали в поселке дородного рыжего пса, бродившего в паре с лохматой белой лайкой. Новая профессия уже успела отложить на них свой отпечаток, заставляя приглядываться ко всякой встречной собаке, и потому Венька, узрев впервые эту парочку, изрек: «Глянь, какую мадмазель рыжий отхватил. Похоже, не бродячие, за хозяином живут». Выходит, Венька, ошибся: рыжий и его «мадмазель» тоже были бродяжками. Лохматую «мадмазель» он, видимо, уложил первым выстрелом, поэтому она и осталась в сарае. И рыжий не бросил ее. Когда же Николай вошел в сарай, пес пытался расправиться с ним. Николай поднял «мадмазель» за задние лапы, вынес из сарая и бросил на санки.
Он с трудом дотащил свой груз до хибары, с трудом втянул в сени тяжелые санки и вошел в свою берлогу. Он еле держался на ногах, по лицу его тек пот, смешанный с кровью, — как ни удачен был его поединок с рыжим, тот все же крепко хватил его когтями по щеке. Николай достал квадратное зеркальце и, глядя в него, промыл щеку спиртом. Рана была глубокая и рваная, сочилась кровью, и он заклеил ее куском газеты. Потом точно так же промыл спиртом следы клыков на ноге. Здесь укус был пустяковый — помешал валенок.
Покончив с этим, он вымыл спиртом руки, одним махом выпил стакан спирта, разбавленного на треть водой, бросил в рот корку черствого хлеба, валявшуюся среди окурков и рыбьих костей на неприбранном столе, вывернул лампочку, так как выключателя в хибаре не было, и, как был в полушубке, валенках и шапке, повалился на свой топчан.
«К чертям, все к чертям! — подумал он, еще не успев заснуть. — Надо сматываться… Назад в Полярное… Высплюсь и уеду… А лучше сразу домой. Да, лучше сразу домой… Завтра же…»
2
Если бы Анна Степановна Зинина, умершая год назад, увидела хибару, в которой жил на краю света ее младший сын Коленька, увидела его самого, немытого, нечесаного, заросшего, и узнала, какому делу посвятил себя ее любимец, если бы все это она увидела и узнала, то о ней случился бы столь сильный нервный удар, от которого она либо воскресла бы из гроба, либо умерла бы вторично.
Но что делать, если сто раз доказано, какую роковую роль может сыграть с человеком случай. Не будь его, и все сложилось бы иначе (бог знает как, но все-таки иначе!), и не пошла бы жизнь петлять вкривь и вкось да выкидывать замысловатые коленца.
Нечто подобное произошло и с Колей Зининым.
Жарким летним днем Коля Зинин, высокий, симпатичный, хорошо сложенный парень, ехал трамваем из института к себе в общежитие. Он сдал последний экзамен за третий курс строительного факультета, получил летнюю стипендию, вкусно пообедал в пельменной, в кармане у него лежал билет до Херсона, где жили его родители и куда он должен был через три дня отбыть на все лето: отдыхать, купаться в Днепре, отъедаться в родительском доме после студенческой жизни с ее беспорядочными делами, бутербродами на ходу и жидкими обедами, с ее веселым бездействием меж сессиями и бессонными ночами во время оных, с ее торопливыми радостями и быстрыми печалями. Короче, у Коли Зинина было превосходное настроение и все для него впереди было так ясно и безоблачно.
Покинув трамвай, он зашел в магазин, находившийся рядом с общежитием, выпить газированной воды. Было очень жарко. В этот магазин он заглядывал каждый божий день, знал в лицо всех продавцов и сам давно примелькался им. Он зашел в магазин, совершенно ничего не подозревая. В отделе «Пиво-воды» за прилавком стояла новая продавщица — молоденькая девчонка. Он мельком взглянул на нее, опять-таки еще ничего не подозревая, и попросил стакан газировки.
— С малиновым? — спросила новая продавщица.
— Нет, чистой.
— А я всегда-а-а с мали-и-иновым пью. Вку-у-усно, — сказала она, длинно растягивая слова.
Он посмотрел на девушку и только теперь по-настоящему увидел ее. Она была не просто хорошенькая, она была прехорошенькая. Золотистые волосы — и ярко-черные крупные глаза под узкими темными бровками. Ровный носик с тонко вырезанными ноздрями, точеная лебединая шейка и бледно-розовые щечки. И когда он все это увидел — и волосы, и глаза, и шейку, и носик, — он понял, что это ОНА.
Спустя полчаса Коля Зинин снова был в магазине и пил газировку с малиновым сиропом. Он не был застенчивым парнем и на сей раз заговорил с черноглазой продавщицей, как старый знакомый, и пригласил ее в кино. Она не удивилась притворно, не хмыкнула строптиво, как сделала бы другая, а только сдвинула темные бровки, на секундочку задумалась и сказала:
— Хорошо. Только на такой сеанс, чтоб я в одиннадцать была дома. Позже мама не разрешает приходить.
Через два дня Коля Зинин был по уши влюблен в Геру. Днем он торчал у прилавка, за которым она стояла, бродил возле магазина, заходил и снова выходил, нетерпеливо дожидаясь, когда у нее окончится рабочий день. Тогда они шли в кафе или в кино. Потом он провожал ее на трамвае в конец города, куда уже подступали этажи новостроек и где на кривых неосвещенных улочках еще толпились ветхие деревянные домишки с покосившимися заборчиками, садиками и палисадниками. В одном из таких домиков и жила Гера с матерью, а отец Геры давно умер. Они долго прощались у калитки, за которой время от времени незлобно потявкивала собачонка. Но как только часы на его руке показывали без пяти одиннадцать, Гера убегала в дом, а он возвращался к себе в общежитие и всю дорогу, и в общежитии, и во сне, и утром думал о ней.
Коля Зинин с легкостью сдал в железнодорожную кассу свой билет и забыл думать о поездке в Херсон. Когда через десять дней от летней стипендии остались рожки да ножки, он с той же легкостью, с какой распростился с билетом, расстался с двумя новыми костюмами, снеся их в скупку, и написал родителям, что тяжело заболел и что не может к ним приехать. Вскоре он получил из дому телеграмму: «Сынок, днями выезжаю. Мама», а также солидный денежный перевод. Он поскорей отправил домой срочную депешу: «Отложи приезд. Поправляюсь. Подробности письмом», и послал коротенькое письмо, в котором просил родителей не волноваться и не приезжать к нему, так как болезнь его оказалась не опасной, как считали сперва врачи, и он скоро приедет сам.
Свои послания он сочинял весело, не заботясь о том, как воспримут их отец и мать, ибо все, что не касалось сейчас его любви, не могло заботить его. С каждым днем он любил Геру все сильнее и спрашивал ее, любит ли она его.
— Не знаю, — отвечала она. И, подумав, добавляла, мило растягивая слова: — Наве-е-ерное, люблю-ю. Иначе зачем бы я с тобой ходи-и-ила?
Эти ее «не знаю» и «наверное» бередили ему душу и заставляли ревновать ее к тем парням, что откровенно заглядывались на нее и пытались завязать знакомство.
И тут ему пришла удивительно простая и прекрасная мысль: он должен жениться! И он сказал об этом Гере.
— Не знаю, — подумав, ответила она. — Как мама… Она, наверное, будет против.
— При чем же мама? Женимся-то мы с тобой! — горячо убеждал он ее. — Ведь ты меня любишь? Любишь или нет?
— Люблю, — отвечала она. — По-моему, люблю.
— Так при чем тут мама? Познакомь меня с ней, — настаивал он. — Давай вместе пойдем к ней и скажем. В конце концов тебе девятнадцать, а мне двадцать один!
— Нет сперва я скажу ей сама, — решила Гора.
На другой день, когда он зашел в магазин, она шепнула:
— Вечером пойдем к нам. Я все сказала маме, она хочет тебя увидеть.
И ранним вечером Коля Зинин, встреченный лаем маленькой пятнистой собачонки, чей голос он постоянно слышал за забором, простаивая в темноте у калитки с Герой, не без трепета вошел в незнакомый дом. Каково же было его удивление, когда вместо свирепой тигрицы, какой рисовалась ему Герина мать, его встретила совсем молодая женщина, невысокого роста, с девичьей фигурой, удивительно похожая лицом на Геру и казавшаяся вовсе не матерью ее, а старшей сестрой. Когда они вошли, она что-то готовила на кухне, но тут же стряхнула с рук муку, вытерла их о фартук и приветливо подала руку:
— Здравствуйте, Коля. Вот вы, значит, какой — покоритель сердец! Ну, познакомимся, я — Зинаида Павловна. — И сказала Гере: — Забирай его и комнату и накрывай на стол. У меня все готово.
Когда сели ужинать в тесной комнатушке (домик состоял из кухни да этой комнатушки) и включили свет, Зинаида Павловна при электричестве и вовсе превратилась в молоденькую девушку. Она держалась так просто, голос, жесты и движения ее были так молоды, что Коля невольно сравнил ее со своей мамой — его мать, имевшая пятерых сыновей, младшим из которых был он, выглядела бы рядом с Зинаидой Павловной старухой.
