А ведь к тому времени должны были бы уже убедиться, что колхозы-гиганты и коммуны, созданные насильственным образом, приносят хозяйству один вред.
Новая волна коллективизации неудержимо накатывалась на Казахстан, готовая снести все уцелевшее. Турар Рыскулов сделал попытку смягчить или отвести ее удар. В статье «Внимание скотоводству в кочевых и полукочевых районах»[303] он писал, что Казахстан по размерам и населенности, характеру хозяйства напоминает Аргентину – мирового поставщика мяса, и что производство можно и нужно развивать именно в этом направлении. «Для этого нужна помощь кочевым районам, где содержится три четверти стада. Нам нужно брать пример не только с Дании, Германии (стойловое содержание), но и с Аргентины, Австралии и степных районов Северной Америки, где для скота используются в максимальной степени естественные пастбищные ресурсы».
Предложения Рыскулова, конечно, уже запоздали – животноводство было наполовину разрушено. К тому же кто бы стал прислушиваться к этим советам, когда всю страну, независимо от условий и особенностей, перекраивали на один тип хозяйствования.
Редакция сопроводила статью комментарием, разъяснив читателям ошибки автора. Самым весомым доводом была формула социалистической экономики, просто и доходчиво выраженная Сталиным: при разрешении животноводческой проблемы «нам нужно двигаться тем же путем, которым шли в области разрешения зерновой проблемы». Рыскулова уличили в том, что он не желает «сломить сопротивление байства», забывая о сталинской «перестройке социально-экономических отношений».
В главных житницах страны, опустошенных первой волной коллективизации, уже начинался голод, в городах тоже пришлось подтянуть ремни, а коммунисты продолжали бороться с кулачеством. Все газеты напечатали одновременно статью Максима Горького «Если враг не сдается – его уничтожают»:
«Внутри страны против нас хитрейшие враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-активистов убийствами, поджогами и различными подлостями…» Пищевой голод в стране, оказывается, возник не от разрухи, устроенной обобществителями, а по произволу 48 снабженцев – агентов империализма.
В очередной статье «Гуманистам», распространенной по всем изданиям, Горький писал:
«Организаторы пищевого голода, возбудив справедливый гнев трудового народа, против которого они составили свой подлый заговор, были казнены по единодушному требованию рабочих. Я считаю эту казнь вполне законной…»
19 декабря 1930 года «Советская степь» вышла с крупными заголовками на первой полосе:
– Да здравствует обнаженный меч пролетарской диктатуры!
– ОГПУ прошло 13 боевых лет.
– Трудящиеся Казахстана требуют наградить ОГПУ орденом Ленина!
Что же, вполне соответствующая награда…
* * *
Как и раньше, в год «великого перелома», крайком усиленно нагнетал темпы коллективизации. Процент вновь высчитывали по месяцам и гнали вверх, как столбик термометра. Хозяйство уже горело, как в лихорадке, а Голощекину и его подручным показатели все казались маленькими.
– Темпы решают все!
– Темпы коллективизации совершенно недостаточны!
– Выше колхозную волну!
Такими были заголовки начала 1931 года.
К июню Казахстан был коллективизирован на 55 процентов – больше, чем в первую перехлестную волну. Но перегибов уже не боялись. Газета, как и год назад, радостно рапортовала:
«Казахстанская республика по темпам коллективизации идет наравне с передовыми братскими республиками». А там, в передовых, людей косил голод.
Вскоре коллективизацией занялся вновь прибывший секретарь крайкома Михаил Иванович Кахиани. По-видимому, это был не менее крупный специалист по селу, чем Л. Рошаль. 17 июня «Советская степь» напечатала его речь на Втором краевом колхозном съезде. Кахиани, всю сознательную жизнь работавший партийным функционером, объяснял, что животноводство – важная отрасль в деле снабжения рабочего класса продуктами питания и повышения его реальной заработной платы. Однако эту реальную заработную плату мешают повышать вредители. Что же делать?
«В области животноводства здесь, в Казахстане, можно достигнуть больших успехов. На XVI съезде партии тов. Яковлев[304] приводил примеры, как можно достичь большего эффекта в молочном деле. Если давать корове одну порцию кормов, то получите известный удой, а если вы увеличите корма на 30 процентов, то получите удвоенный удой. А если увеличить количество кормов на 60-65 процентов, то получите утроенное количество молока.
Вот вам простой пример того, как надо работать нам в области животноводства. Можно и должно добиться того, чтобы у нас было и больше мяса, и больше молока, и больше шерсти, и кожи.
То же самое нужно сказать и о развитии овцеводства и свиноводства (если, конечно, мы не будем со свиньями поступать по-свински).
Мы можем достичь в отношении развития этих отраслей весьма крупных успехов. И надо в ближайшие один-два года разрешить эту проблему».
Вот такими советами снабжали заморенных делегатов-колхозников товарищи Яковлев и Кахиани.
В то же время Демьян Бедный, или, как назвал его однажды Есенин, «Ефим Лакеевич Придворов», взбадривал артельщиков стишками, которые, подобно статьям М. Горького, распространялись по всем газетам. Очередной его шедевр назывался «За большевистский сенокос» (о сенокосе потом писал и Алексей Максимович):
Мы ударной работой удвоим запаскормовых наших баз.Ну а если мы нашу скотинкусовхозную,и свою животинкуколхозную,не исключая и единоличной,обеспечим обильно кормежкой отличной…Значит, будет республика с мясом,значит, масла попробуем и молока,значит, будет упруга, сильна и крепка,рабоче-крестьянская мускулатура и проч.
Председатель Совнаркома У. Исаев с тревогой замечал, что в последние два года идет «неостанавливающееся сокращение поголовья скота», но, конечно, делал из этого вывод, что путь успешного развития животноводства один – это коллективизация.
Стадо сократилось скорее всего наполовину, до 20 миллионов голов скота, но Совнарком скрывал правду, показывая в отчетах, что осталось 30 миллионов голов, и поставки мяса высчитывали исходя из этой цифры.
Непосильные задания с повышенной скоростью завершали разрушение хозяйств скотоводов.
Голощекин, разумеется хорошо знавший про это, настаивал, чтобы план выполнялся любой ценой.
«Мы должны… самым жестоким и твердым образом (и я заверяю, крайком умел и умеет это делать) повернуть организацию к тому, чтобы задача животноводства была бы решена так же, как и зерновая», – говорил он 16 августа 1931 года на третьей алма-атинской городской конференции.
Работник Наркомснаба Зейнулла Торегожин осмелился возражать ему: предрек, что если так пойдет и дальше, в республике останется в 1932 году… 275 тысяч голов скота.
Каких только ярлыков не навесили на Торегожина! Клеветник… оппортунист… противник социализма и индустриализации… хныкальщик… националист…
Заготовители изымали все, что только было возможно изъять. В Тургае уполномоченные работали под лозунгом: «Перегибов не делать, парнокопытных не оставлять». Когда кто-нибудь пытался протестовать против беззаконий, его живо арестовывали или припугивали тюрьмой. И поясняли: «При социализме не будет ни одного неосужденного человека».[305]
В районах, где хлеб отродясь не сеяли, людей заставляли за бесценок отдавать свой скот в обмен на зерно, и хлеб тут же отбирали. Лозунг был такой: «Откуда хочешь возьми, дно мешка вытряхни».
Февральский пленум крайкома в 1931 году нацелил уполномоченных на обобществление всего «товаропродуктивного стада». Пленум указал, что в этом деле нельзя прикрываться «особенностями аула». Тургайские активисты руководствовались четкой установкой: «Весь скот обобществить, не оставляя ни одного паршивого козленка в индивидуальном пользовании».
Не просто грабили до нитки, но и воспитывали при этом: «В целях изжития мелкособственнической психологии колхозника передать скот одного колхоза другим колхозам другого административного аула».
Кроме всего прочего, устраивались всякие поборы с рядовых колхозников: на автомобиль для какого-нибудь районного начальника, на строительство домов для руководства и т. д.
* * *
Малейшее недовольство жителей непосильным планом заготовок воспринималось как восстание против советской власти. И такие «восстания» без всякого разбора жестоко подавлялись. Один из многих рядовых случаев – «волнения» в Шетском районе Карагандинской области.
В 1931 году там числилось 80 тысяч голов скота, а план заготовок спустили на 120 тысяч голов. Поначалу обложили планом «по количеству голов», и жители отдавали последних коров (овец у большинства людей отобрали раньше). Местные начальники, жившие побогаче, оставляли крупный рогатый скот себе, а государству сдавали мелкий рогатый. Вскоре наверху разобрались, что к чему, и спустили план в тоннах. Бедняков, и без того ограбленных подчистую, «дообложили»: кому же еще выполнять план?
