К тому времени, когда начался «великий перелом», три четверти казахского населения вело кочевое пастбищное скотоводческое хозяйство. Из 119 административных районов республики 9 было кочевых и 85 полукочевых. Плановый переход на оседлую жизнь начался, шел медленно и с огромными трудностями, когда в декабре 1929 года на пятом пленуме крайкома Голощекин настоял на совершенно диком решении – провести форсированное оседание кочевников на основе 100-процентной коллективизации их хозяйств. То есть, проще говоря, у казахов обобществляли весь скот, сгоняли его в «точки оседания», и волей-неволей они должны были жить там. Спрашивается, где? Ничего, кроме голой земли, в этих «точках» не было, а между тем велено было строить правильные поселки. Филипп Исаевич исходил из мысли, что кочевым колхоз быть не может, и, следовательно, чтобы не отставать в темпах коллективизации от «передовых» районов страны, надо немедленно обобществить весь скот. Поскольку ударные темпы ковались в самые студеные месяцы и кормов для скотины на новых «точках оседания» не имелось (кто же знал про это форсированное оседание, свалившееся как снег на голову), вскоре начался падеж.
Позже комиссия Совнаркома под руководством У. Исаева пришла к выводу, что поголовье в 1930 году уменьшилось на 30 процентов, или, в абсолютном исчислении, на 10 миллионов голов скота, однако так ли это? На шестом пленуме крайкома, прошедшем в июле 1933 года, работник Госплана Нурмухамедов прямо обвинил руководство в двойной бухгалтерии: «При учете поголовья в 1930 году Наркомфин дал цифру 20 миллионов, а тов. Исаев утвердил – 30 миллионов… Эта поправка т. Исаева сыграла немалую роль в том катастрофическом положении, которое мы сейчас имеем». То есть план по заготовкам мяса в самые голодные годы исчисляли не от реального (20 миллионов), а от фиктивного (30 миллионов) поголовья скота… Значит, уже в первую волну коллективизации поголовье уменьшилось наполовину, что и старались скрыть от начальства! Даже войны toe причиняли такой быстрой разрухи…
Невиданные потери отнюдь не смутили Голощекина. На Седьмой конференции (июнь 1930 года) он говорил:
«Чем это объясняется? Некоторые националисты говорят, что это вследствие политики крайкома; некоторые – как их назвать, не знаю…
Голос с места: «Кулацкие запевалы!»
– …говорят: «Причина этому – ваш план хлебозаготовок». Это неверно уже потому, что сокращение стада – общесоюзное явление…»
Разумеется, основную часть вины докладчик свалил на кулака и бая, которые-де землю уничтожить не могут, так сокращают посевы и хищнически режут скот. Впрочем, процентов 10-15 утраченного стада Голощекин отвел на счет «грубых искривлений и ошибок».
Почему-то в прежние времена, до сплошной коллективизации и форсированного оседания, кулаки, баи и середняки не набрасывались с ножом на собственную живность… Да и хорошо, что успели порезать: хоть мяса поели, – все равно без присмотра, в стужу и бескормицу, скот был обречен на истощение и гибель.
Лишь только, после народных волнений, Сталин позволил свободный выход из колхозов, как за один месяц уровень коллективизации в Казахстане упал с 51 до 32 процентов, а в некоторых районах и в Каркаралинском округе вообще не осталось колхозов.
Тысячи лучших скотоводов и хлеборобов были разорены и высланы на погибель, многие убиты, от 40-миллионного стада в считанные месяцы осталась половина, а первый секретарь крайкома уверял делегатов Седьмой партийной конференции в «крупнейших успехах».
«Могут ли нас убаюкать и успокоить эти успехи? Ни в коем случае… Они еще недостаточны – с точки зрения задач социалистического строительства, они еще недостаточны с точки зрения поднятия благосостояния масс… Мы еще не подняли массы до такого социалистического сознания, о котором Ленин говорил, что там уже «начинается коммуна».
И только одну опасность видел Голощекин – как бы на местах не испугались перегибов и, обжегшись на молоке, не стали бы дуть на воду, как бы не решили, что с баями и кулаками уже покончено. «С этой опасностью, – поучал он, – мы должны бороться… Нам предстоят еще бои».
В прениях по докладу Голощекина на Седьмой конференции довольно трезво выступал председатель Совнаркома Ураз Исаев. В животноводческих районах, сказал он, трудно встретить казаха, который представлял бы «преимущество» колхозов, и потому нельзя торопиться с коллективизацией. «Нужно, чтобы середняк, доведя свое стадо до 70-80-100 овец, не боялся, что попадет под рубрику баев, под ликвидацию».
Зато тов. Оперштейн (должность его осталась невыясненной) заявил: «Наши позиции в колхозном строительстве, которых мы достигли, нужно закрепить».
При закрытии конференции Голощекин вновь проявил «заботу» о жизненном уровне трудящихся:
«На сегодняшнее число у нас есть очень большая большевистская тревога – тревога людей, ответственных !за благосостояние масс… У нас есть тревога, но нет паники».[298]
А потом разыгралось небольшое, большевистское же, представление под условным названием «Пять лет большевистской работы»:
«ЧЕСТВОВАНИЕ ТОВ. ГОЛОЩЕКИНА
По окончании выборов… выступил тов. Исаев:
– Я выступаю по полномочию группы товарищей… Не подлежат никакому сомнению и оспариванию огромные заслуги тов. Голощекина как руководителя в деле большевизации нашей партийной организации (аплодисменты), в деле интернационального воспитания и выращивания действительно марксистских кадров.
Отмечая заслуги тов. Голощекина, VII партконференция предлагает:
– к 10-летию Казахстана издать на русском и казахском языках все труды тов. Голощекина (аплодисменты) ;
– организующемуся в гор. Алма-Ате коммунистическому университету присвоить название «Казахский коммунистический университет имени т. Голощекина» (аплодисменты)».
Все предложения, конечно, приняли единогласно.
Далее последовало ответное слово тов. Голощекина:
«Товарищи, мы закончили нашу работу. Следовало бы… сосредоточить наше внимание на тех решениях, которые мы приняли. Но вы меня свели с пути истинного и заставляете говорить о тех приветствиях, которые вы сделали мне. Заслуженны ли они?
Мы все являемся солдатами партии… и каждый из нас делает то, что ему велит партия…
От этих приветствий есть две опасности: первая… вам уже ясно, какие плохие вещи получаются от головокружений. А что, если ваше приветствие вскружит голову, и я вздумаю: вот какой вождь большой.
Голоса с места: «У вас не вскружится. Вы достойны этого!»
Вторая опасность: …а что, если я останусь у вас еще 5 лет, и вам придется терпеть? (Бурные аплодисменты.) Смотрите-ка, товарищи, чтобы вы потом меня не развенчали. Каждый из нас делает то, что он может…»
Глава XV
Накануне второй волны коллективизации взрослые дяди, заботливо думающие о детях, сочиняли лозунги к пионерским слетам, чтобы из юных граждан вырастало больше Павликов Морозовых, хороших и разных. Взрослая же газета[299] всерьез печатала эти призывы:
– Вербуйте в отряд всех батрачат!
– Бай и кулак пионерам враг!
– С малых лет – мы за Совет!
– Чтобы из детей не росли хулиганы,
долой гниль с советского экрана!
– Мы себя не позволим сечь,
мы признаем лишь разумную речь.
– Вековое рабство, рухни –
вырвем мать из плена кухни.
– Скажи-ка, брат,
что ты сделал для батрачат?
– Поднимай урожай, отца в колхоз вовлекай!
– В пионерской среде
нет места национальной вражде.
– Урожай поднять поможем, позабудем недород:
за колхозное богатство – пионерия, в поход!
…Прошло три года, Голощекина отозвали в Москву, на смену ему приехал Мирзоян. Взрослые дяди собрались в Алма-Ате на Шестой пленум, говорили речи. О разрухе в деревне и ауле, о невиданном падеже скота. О голоде двухлетнем – молчали (ну, сами-то не нуждались!) О том, что почти все малые дети до четырех лет умерли с голоду, – молчали. О том, что около половины казахов вымерло, – молчали. Не дозволено было об этом говорить. И вообще, не до этого было. Каялись, оправдывались, критиковали друг друга. Обещали больше никогда не наделать таких ошибок. Называли пленум – историческим.
Наконец один делегат не выдержал. Один-единственный. Он сказал: «Все говорим о сокращении поголовья скота… Но часто забываем об основном элементе производительных сил – о человеке. Население некоторых районов находится в очень тяжелом положении… Мы имеем в Казахстане до 80 000 беспризорных детей».
Вот так сказал. Как видно, хорошо чувствуя незаконность своей речи, крамолу, содержащуюся в ней. И потому, для весомости, даже назвал человека – основным элементом производительных сил. Сам по себе человек вроде бы ничто, а вот в качестве элемента производительных Сил он еще что-то значит. Но, должно быть, сильно изболелась у выступающего душа, если все-таки не смог не сказать о человеке, о детях. Как раз, наверное, о тех бродяжках говорил, коих еще недавно в пропагандистских целях пичкали лозунгами к слетам.
