— Мари говорит, что людям, которые кричали на улицах «Да здравствует император!», заплатила полиция, — сказал мне Оскар. — Это правда, мама?
— Я не знаю. Не надо говорить о таких вещах!
— Почему?
— Потому что…
Я кусала губы. Я хотела сказать: «Потому что это опасно!» Но ведь Оскар должен говорить все, что думает. А с другой стороны, министр полиции выслал из Парижа людей, которые говорили то, что думали, и запретил им проживать не только в Париже, но и в близлежащих провинциях.
Не так давно мадам де Сталь, женщина, писавшая письма, лучший друг Жюльетты Рекамье, была выслана.
— Твой дедушка Клари был убежденный республиканец, — сказала я внезапно тихим голосом, целуя чистый лобик моего сына.
— Я думал, что он был торговцем шелком, — сказал Оскар.
Двумя часами позже я танцевала вальс впервые в жизни. Мой зять Жозеф, его императорское высочество, давал большой праздник. Были приглашены все иностранные принцы и дипломаты, а также все маршалы и Этьен, потому что он брат Жюли.
Когда-то Мария-Антуанетта старалась привить венский вальс в Версале. Но только аристократы, которых она принимала, выучили этот танец. Во время Революции, конечно, было запрещено все, что напоминало «Австриячку». Но сейчас нежный ритм тройного па, пришедший из вражеской страны, вновь просочился в Париж.
Я прилежно учила его когда-то у Монтеля, но никогда не танцевала. Жан-Батист, бывший до нашей женитьбы послом в Вене, стал учить меня. Он крепко прижал меня к себе и считал сержантским голосом: «раз, два-три; раз-два, три».
Сначала я почувствовала себя молодым рекрутом, потом голос Жана-Батиста сделался нежным, и мы закружились в бальном зале Люксембурга, в волнах света. Я почувствовала его губы на моих волосах.
— Император заигрывал с тобой во время коронации, раз-два, три. Я хорошо видел, — произнес Жан-Батист.
Мне кажется, что он отнесся к этому делу без души, — ответила я.
— К какому делу? К заигрыванию с тобой? — спросил Жан-Батист.
— Фу, противный! Я хочу сказать: к коронации!
— Он знает меру, девчурка.
— Но коронация должна была потребовать всех душевных сил, — настаивала я.
— Для Наполеона это была формальность. Он короновался и в то же время приносил присягу Республике. Раз, два-три!
Кто-то крикнул:
— За здоровье императора!
Зазвенели бокалы.
— Это твой брат Этьен, — сказал Жан-Батист.
— Давай танцевать, — прошептала я. — Пусть этот танец не прекращается никогда!
Губы Жана-Батиста опять прикоснулись к моим волосам. Хрустальные люстры разливали ослепительный свет и, казалось, тоже раскачивались. Весь зал кружился вместе с нами.
Откуда-то издалека до меня доносились голоса гостей, мне казалось, что это где-то далеко квохчут куры, одна, две, три…
Пусть все будет так всегда: кружиться в вальсе и чувствовать губы Жана-Батиста на своих волосах.
На обратном пути наша карета проехала перед Тюильри. Дворец был иллюминирован. Пажи с зажженными факелами несли караул.
Нам рассказывали, что император ужинал вдвоем с Жозефиной. Она так понравилась императору в короне, что он пожелал, чтобы и во время ужина Жозефина не снимала ее.
После ужина Наполеон удалился в свой рабочий кабинет и развернул штабные карты.
— Он готовит будущую кампанию, — объяснил мне Жан-Батист.
Пошел снег, и многочисленные факелы погасли.
Глава 20
Париж, две недели спустя после коронации Наполеона
Несколько дней назад император вручал знамена различным полкам. Мы все должны были явиться на Марсово поле. Наполеон надел свою мантию и корону. Каждый полк получил знамя. На верхушке древка был резной позолоченный орел, под орлом волновался трехцветный шелк. Император сказал в своей речи, что орел не должен никогда попадать в руки врагов и обещал новые победы своим войскам. Мы провели несколько часов на трибуне, и перед нами парадным маршем прошли полки.
Этьен рядом со мной был в экстазе и почти оглушил меня восторженными криками. Пошел снег, а зрелище не прекращалось, и у нас промокли ноги. У меня было время вспомнить приготовления к празднику маршалов в Опере. Церемонимейстер сообщил маршалам, что они должны дать праздник в честь императора. Это должен быть самый блестящий бал из всех, и для этой цели сняли помещение Оперы.
Маршалы неоднократно совещались и проверяли список приглашенных, чтобы никто не был обижен или забыт. Месье Монтель дал нам специальный урок, где показал, каким образом мы должны будем шествовать перед императорской четой, а затем сопровождать в зал Наполеона и Жозефину. Деспро предупредил нас, что император предложит руку одной из жен маршалов, в то время как один из маршалов должен будет вести императрицу к ее трону.
По этому поводу опять много совещались, чтобы решить, которой из жен маршалов и кому из маршалов будет оказана эта честь. Наконец Мюрат, как супруг принцессы, был избран, чтобы принять руку императрицы. Но что касается рук императора, то мнения разделились между дуайеном [16] маршальских жен и мной, сестрой принцессы Жюли. Мне, по счастью, удалось убедить всех, что только толстой «дуаиенше» надлежит приветствовать императора. Я была очень рассержена на Наполеона, потому что он до сих пор не удовлетворил заветное желание Жана-Батиста получить независимый командный пост как можно дальше от Парижа.
Утром в день праздника Полетт влетела ко мне, как порыв ветра. Ее сопровождали итальянский скрипач-виртуоз и капитан драгун. Она посадила обоих на диван в моей гостиной и увлекла меня в спальню.
— Который из них мой любовник, как ты думаешь? — спросила она смеясь.
Золотая пудра сверкала в ее светлых волосах под шляпкой из черного бархата. В ее крошечных ушках переливались изумруды из фамильных драгоценностей Боргезе, ярко-зеленый пояс туго сжимал точеные бедра, и маленькая черная бархатная жакетка обтягивала ее грудь так плотно, что выделялись соски. Брови ее были подведены, как она делала в пятнадцать лет. Но только сейчас — дорогой тушью, а не кусочком угля из маминой кухни… Вокруг блестящих глаз, напомнивших мне глаза Наполеона, залегли тени.
— Ну же! Кто из этих двоих мой любовник? — повторила она.
Я не могла угадать.
— Оба! — закричала Полетт, с победоносным видом усаживаясь за мой туалет.
Золотой сундучок все еще стоял там.
— У кого это такой плохой вкус, чтобы подарить тебе шкатулку для драгоценностей, украшенную этими ужасными имперскими орлами? — спросила она.
— Теперь твоя очередь угадывать, — ответила я.
Полетт наморщила лоб. Эта игра в загадки ее забавляла. Она вся отдалась игре, я даже слышала ее взволнованное дыхание.
