Когда я вносила платок Жозефины в собор, гром органа и запах курений погасили все мысли в моей голове. Лишь когда мы подошли к свободному пространству в середине собора и Мюрат остановился, я опять получила возможность соображать. Я увидела алтарь и два золотых трона. На левом троне сидел неподвижный как статуя старик в белом. Пий VII ожидал Наполеона уже в течение примерно двух часов.
Я встала рядом с Мюратом и повернула голову. Я увидела Жозефину, приближающуюся к алтарю, с широко раскрытыми глазами, которые в ярком освещении блестели влажным блеском, с восторженной улыбкой на губах. Она остановилась у подножья двойного трона, справа от алтаря. Принцессы императорского дома, которые несли трен Жозефины, оказались как раз передо мной.
Я чуть не свернула шеи, чтобы видеть, как войдет Наполеон. Сначала показался Келлерман с большой императорской короной. За ним — Периньон со скипетром и Лефевр со шпагой Шарлеманя, потом Жан-Батист с орденом Почетного легиона. За ним Эжен Богарнэ с кольцом императора, потом бравый Бертье с державой и, наконец, прихрамывающий министр иностранных дел Талейран с сеткой из золотых нитей, на которую император должен скинуть свою мантию в момент коронования.
Звуки органа нарастали. Исполнялась Марсельеза. Наполеон медленно приближался алтарю. Жозеф и Луи несли трен его пурпурной мантии.
Наконец Наполеон стал рядом с Жозефиной. За ним расположились братья и маршалы. Папа поднялся и начал мессу. Тогда Деспро подал незаметный знак маршалу Келлерману. Келлерман приблизился и подал корону Папе. Она казалась очень тяжелой, и Папа с трудом поднял ее своими маленькими руками.
В это время Наполеон сбросил пурпурную мантию с плеч. Братья подняли ее и передали Талейрану.
Орган замолк. Ясным и торжественным голосом Папа произнес формулу благословения. Потом он поднял тяжелую корону, чтобы возложить ее на склоненную голову Наполеона. Но голова Наполеона не склонилась. Руки в расшитых перчатках поднялись и легким движением завладели короной. Долю секунды Наполеон держал корону на вытянутых руках, затем медленно опустил ее себе на голову.
Не одна я вздрогнула в этот момент. Наполеон нарушил предусмотренный церемониал коронации и короновал себя сам. Орган ликовал. Лефевр подал императору шпагу Шарлеманя, Жан-Батист надел на него орден Почетного легиона, Бертье дал ему в руки державу, а Периньон скипетр. И, наконец, Талейран покрыл его плечи мантией.
Медленно император поднялся по ступеням. Жозеф и Луи несли трен и стали по бокам трона.
— Да здравствует и благословен будет император, — провозгласил Папа.
Потом Пий VII осенил крестом Жозефину и поцеловал ее в щеку.
Мюрат должен был протянуть ее корону Папе, но Наполеон спустился на несколько ступеней и протянул руку. И тогда Мюрат отдал корону не Папе, а Наполеону.
Впервые за этот день император улыбнулся.
Осторожно, очень осторожно, чтобы не помять прически, он возложил корону на детские кудряшки Жозефины. Потом он взял ее под руку, чтобы помочь взойти по ступеням трона. Жозефина сделала шаг, пошатнулась и чуть не упала назад.
Они бросили ее трен! Элиза, Полетт и Каролина. Они хотели, чтобы Жозефина упала, чтобы она была смешна в момент своего наивысшего торжества.
Но Жюли и Гортенс приложили все силы, чтобы поднять тяжелый трен. Наполеон крепко схватил Жозефину под руку и поддержал ее. Нет, она не упала. Она лишь покачнулась на первой ступеньке трона…
В то время как девушки из старой французской аристократии, девственницы, которые доставили столько хлопот Деспро, приближались к алтарю, неся восковые свечи, Папа с кардиналами удалились в капитул собора.
Наполеон с бесстрастным лицом сидел на троне рядом с Жозефиной. Он смотрел прямо перед собой полузакрытыми глазами.
Я стояла в первом ряду между Мюратом и Талейраном. Я пыталась представить себе, о чем может думать сейчас Наполеон. О чем может думать человек, короновавший себя. Я не могла отвести глаз от его застывшего лица.
Потом… потом я увидела, как дрогнул мускул возле рта. Он сжал губы и сдержал зевок. В этот момент его взгляд случайно упал на меня. Его полузакрытые глаза открылись, и он улыбнулся во второй раз за этот день. Не нежно, как улыбнулся он, когда короновал Жозефину, а беспечно, с легким юмором, как он улыбался когда-то…
Как когда-то, когда мы бегали взапуски и он уступал мне.
«Разве я не говорил тебе? — спрашивали меня его глаза, — тогда, возле изгороди. Только ты мне не верила. Как ты мечтала, чтобы я ушел из армии, и ты сделала бы из меня торговца шелком»…
Мы продолжали смотреть в глаза друг другу. Он сидел, охваченный горностаевым воротником, который доставал ему до ушей, с тяжелой короной на коротко остриженных волосах, и все-таки… все-таки один момент он был таким, как прежде!
Но воспоминание о герцоге Энгиенском привело меня в себя. И о Люсьене, которого первым услали в изгнание, и о Моро, и о других известных и неизвестных, которые последовали за ними…
Я заставила себя отвести взгляд, когда послышался голос президента Сената. Президент стоял перед Наполеоном и развертывал свиток пергамента. Положив одну руку на Библию, и подняв другую, император повторил за ним слова присяги. Голос его звучал холодно и ясно, как будто он отдавал приказ. Наполеон обещал французскому народу свободу религии, свободу политическую и гражданскую.
Затем вернулись священники, чтобы проводить императорскую чету до портала собора.
В какой-то момент кардинал Феш оказался рядом с Наполеоном. Наполеон, смеясь, толкнул дядю скипетром. Но на круглом лице кардинала отразился такой ужас перед святотатственным жестом племянника, что Наполеон отвернулся, пожав плечами.
Через минуту он крикнул, обратившись к Жозефу, несшему трен:
— Жозеф, если бы отец видел нас!
Двигаясь к выходу вслед за Мюратом, я силилась разглядеть зеленый тюрбан турецкого министра, чтобы рядом с ним найти Этьена. Мои старания увенчались успехом. Этьен сидел с разинутым ртом и казался одуревшим от восторга. Он все смотрел вслед императору, хотя множество спин давно скрыли Наполеона от глаз его обожателя.
— Император не снимает корону даже ночью, в постели? — спросил Оскар, когда я укладывала его спать вечером в день коронации.
— Нет, не думаю, — ответила я.
— Может быть, она его согревает? — спросил Оскар задумчиво.
Жюли недавно подарила ему медвежью шапку, которая еще тяжела для малыша. Я не могла не засмеяться, но горло мне перехватила спазма.
— Греет?.. Нет, дорогой! Корона не греет ни Наполеона, ни никого другого. Как раз наоборот.
— Мари говорит, что людям, которые кричали на улицах «Да здравствует император!», заплатила полиция, — сказал мне Оскар. — Это правда, мама?
