Приказ о Мишкином увольнении из милиции подписал Главный правительственный инспектор, посему начальник участка Тимофей Лукьянов, к которому обратились Алеха Сарсатский и Яшка Гаврилов, ничего не мог поделать, как ни чувствовал себя обязанным перед этой компанией за помощь продуктами для семьи.
Когда Цупко заговорил о Лукьянове, Бизин приблизил свое не по-стариковски гладкое лицо к Косте.
— А не пора ли, Костя, в самом деле ставить этого милицейского начальничка к нам на службу? Сколько можно прикармливать вхолостую? Как думаешь?
— Притянули мы его неплохо, но не до конца, — согласился Костя.
— Теперь пора с потрохами прибрать! И проделать сей финт, Константин, сам ты должен, как атаман.
— А как, Андреич, проделать-то? Приду и ему — здрасьте, айда за мной?
— Отчего же, мил друг. Выпить, я понял, он не дурак, да еще и на дармовщинку. Вот почему бы по удобному поводу не устроить шикарный стол, да и не свести вас для окончательного разговора? Мол, давай, мил-друг начальник, отрабатывай должок…
— А как заартачится или, того хуже — прикинется с притворством, а потом орава фараонов нагрянет?!
— Э-э, Костя, надо так его обработать, чтобы обратной дороженьки от вас ему не было. Напомнить ему кое о чем следовало бы, а? Про то, как он лошадок для ограбления кассы татауровской давал, а потом жрал мясцо. Ежели в уголовный розыск брякнуть — ни в жисть не докажет, что в сообщниках не ходил да ничего не знал! А еще и про домочадцев и ихнее здоровье можно намекнуть…
Ленков понимающе осклабился. Бизин продолжал:
— …А повод для застолья можно вот какой, к примеру, изобресть — устройте-ка, дружочки, помолвку Алешки Сарсатского и Нюрки Тайнишек. Алешка уже давно с этой шинкаркой сожительствуют. Чего бы им и не сподобиться!
— Нюрка не по-нашему молитву кладет, не по-православному. Католичка она, польска кровь! — влез в разговор Цупко.
— Ишь ты, хранитель веры какой выискался, — усмехнулся Бизин. — Ну, тогда не помолвка, а заручение. У католиков так вроде это называется. Алехе-то — без разницы, он вообще никакой веры, по-моему. Ему — что в лоб, что по лбу. Расстарается для дела, — махнул рукою Бизин. — Зато пригласит своего начальника вроде как официально, из уважения. Все чинно-благородно, не подкопаешься! А остальных, Костя, наметь по своему усмотрению, особенно из новеньких кто. За бутылкой спирта язык развязывается. Вот и поглядишь заодно, что за народец у тебя прибавился…
— Это мы организуем! — загорелся идеей Костя. — В лучшем виде!
— Но дома у Нюрки это самое зарученье устраивать не надо. У нее — место надежное, еще сгодится. Мало ли что… Найти квартирку надобно такую, чтобы после гулянки туда уже не ногой. На всякий случай. Ежели, не дай бог, с Лукьяновым какая неувязка выйдет…
— Куды он денется! — захихикал напившийся Цупко. — Заартачится — в прорубь!
— Ишь, нарезался! — недовольно бросил Бизин, покачал головой. — Это-то нашего брата и губит. Вот и ты, Костя, меру знай. Тоже удержу порой не имеешь. Не зыркай, не зыркай глазищами-то! Будто сам не знаешь. Ноне тебе, как атаману, надобно марку держать! Чтобы завсегда был начеку. Когда на зарученье пойдешь — выдержи время. К середине застолья подходи. Тебе этой половинки будет предостаточно.
— Да… Башковитый ты, Андреич! — восхищенно протянул Ленков. — Ишь, целое представленье надумал!
— Для дела стараюсь, Костя. Для дела и ради твоего сбережения от напасти, — проникновенно вымолвил Бизин, упиваясь сознанием своего превосходства над Костей, умением незаметно дергать за невидимые ниточки.
За разговором просидели далеко за полночь, потом Бизин определил Косте постель в закутке у печки. Вскоре тот захрапел, растянувшись во весь рост. Ему вторил Цупко, присмотревший широкую лавку у стола.
А Бизин еще долго ворочался в темноте, вспоминая то свой публичный дом в Харбине, то шикарные рестораны и пляжи Ниццы, которые они посещали с озорницей Сашенькой в той далекой бурной жизни…
Утром Ленков ушел рано. Довольно быстро добрался до первой Читы, основательно продрогнув и проголодавшись. Попикова дома не было. Ленков нашел в условленном месте ключ от навесного замка, отпер массивную дверь в сени, прошел в кухню, где предусмотрительный хозяин в невыстуженной еще печи оставил чугунок с вареной картошкой.
«Куда это он в таку рань уперся?» — подумал Ленков, приподнимая чистую холстину, под которой на столе обнаружилось изобилие аккуратно разложенных на тарелочках закусок — колбасы, соленых огурцов, квашеной капусты, розового сала с прослойками мяса, наконец, самого мяса, скотского и свиного, натертого чесноком. Отходил и занесенный с мороза пшеничный каравай.
«Ты глянь! Это куда ж такое угощенье?» — удивился Костя до крайности. Он подцепил с тарелки толстый пласт говядины, присыпал солью и жадно задвигал челюстями.
Вдруг послышалось, как заскрипели ворота. Чуть не подавившись, кашляя и чертыхаясь, Костя глянул в оконце.
Попиков вводил в ворота заиндевевшего конька, впряженного в легкую телегу, на которой громоздились небольшие тючки. Следом скользнула гибкая фигурка, направляясь к крыльцу.
Костя отшатнулся от окошка, быстро вернул отвернутый кусок холстины на место, бросив в тарелку заодно и надкушенный ломоть мяса.
И тут же на пороге появилась раскрасневшаяся от мороза хозяйка, которую Костя видел впервые. Синеглазая, улыбчивая, молодая. Небывалой красоты, как показалось Косте.
— Здравствуйте! — звонкий голос наполнил кухню. — А вы, стало быть, наш постоялец Константин Степанович? Очень приятно. А меня зовут Шурою. Будем знакомы!
Она протянула узкую горячую ладошку.
Ленков порывисто шагнул ей навстречу, крепко сжал тонкие пальцы.
— Ой, какой вы сильный! — улыбнулась она кокетливо, а Костю обдало жаром.
— Очень приятно, — повторил он ее слова, смутившись, пальцы тут же отпустил.
— Мне Вася про вас рассказал, пока мы с вокзала ехали. Вы — военный? — она оглядела затянутую под ремень гимнастерку, под которой скрывалось сильное тело.
— Чо? А, ну да, служу… по секретной части…
— Ишь вы какой! — засмеялась хозяйка. — Ну, так помогите же мне шубу снять!
Костя неуклюже принял длинную овчинную шубу, переделанную под дамскую из добротного тулупа умелым скорняком-шубовщиком, бережно положил ее на стоящий у стены сундук.
Обернулся и — залюбовался стройной фигуркой Шурочки, сбросившей на плечи теплую шаль.
— Вы так смотрите! Прямо неудобно! — хозяйка продолжала кокетничать.
В двери ввалился Попиков.
— Познакомились? Ну и хорошо. Вот, Константин Степанович, вернулась моя путешественница, теперь от сухомятки избавимся!
Он засуетился у печи, раздувая угли.
— Пожалуйте к столу, — пригласила Шурочка, улыбаясь и сворачивая закрывавшую угощение холстину. — Вася тут вовсю расстарался!
Только что по-собачьи хотевший жрать, Костя вяло жевал что-то, не чувствуя вкуса, глупо улыбался рассказам хозяйки о Маньчжурии. Мыкая, и от этого смущаясь еще больше, сам вспомнил несколько эпизодов контрабандных приключений, правда, умалчивая, что они именно контрабандные. После завтрака сразу же засобирался, сказав, что у него дела по службе. Молодая хозяйка проводила его долгим взглядом.
Ленков же направился к портному Тараеву, где его уже поджидали Мишка-хохленок и Яшка Певченко. Переговорили насчет вечернего схода.
Двадцатилетий верзила, с большими серыми глазами и проломленным в драке носом, Хохленок-Некрасов сразу же предложил собраться на квартире у Васьки Кузьмича, с которым познакомился еще когда служил в карбате — караульном батальоне ГПО по охране правительства ДВР. Потом Мишка в конце лета дезертировал, прятался, связался с уголовниками, из которых близко сошелся с Кузьмичом, а через него — с Ленковым.
— Ладно, — сказал Костя, — наведаемся к Кузьмичу, предупредим о вечере, заодно и опохмелимся. У Васьки завсегда «Чуринская» водится. Или ханка китайская…
4
Василий Кузьмич к своим сорока годам был заметной фигурой в уголовном мире Читы. По молодости активно грабил богатеев, сколотив шайку, но не попадался. Когда же грянул семнадцатый год, попытался в условиях смуты и беззакония стать в Чите главной преступной фигурой, для чего в марте 1918 года со своим подручным Прокопием Карповым порешил самых известных в городе воров и грабителей — Ваньку Непомнящих и Гришку Зуева. Назначил им встречу у городского кладбища, чтобы якобы обговорить условия раздела своей власти в Чите, но не успели воровские тузы сказать и слово, как в ход пошли ножи другой стороны. Привязав полуживых конкурентов к соснам вожжами, Васька еще долго над ними куражился, потом прикончил, но по жадности прихватил с собой снятые с убитых вещи и окровавленные вожжи. Тележку, правда, бросил.
