Пьеса, давшая название сборнику и начало — интригующему своим размахом движению, целиком посвящена одному небольшому органу женского тела. Точнее, взаимоотношениям с ним его обладательниц и тому упрямому факту, что об этом интересном предмете в ряде культур почему-то не принято долго и развернуто говорить, особенно — громко и публично. Он, как (по другому, правда, поводу) выражался Ю. М. Лотман, не порождал текста. Но лишь до тех пор, пока Ив Энцлер не решила радикальным образом исправить это обстоятельство.
Свою пьесу она создала на основе интервью примерно с двумя сотнями женщин разных возрастов, из разных социальных слоев, которых расспрашивала о разных — в основном, кстати, травматических — аспектах их сексуального опыта, а также задавала им всем одни и те же будоражащие воображение вопросы: “Если бы ваша вагина носила одежду, что бы она выбрала?”, “Чем пахнет вагина?”, “Если бы ваша вагина могла говорить, что бы она сказала?”. Обобщив ответы, Энцлер и написала ряд монологов для своей Главной Героини.
На том основании, что пьеса — как, по крайней мере, утверждают организаторы проекта — имела длительный коммерческий успех, высокий даже (говорят) до сих пор, рецензент “НГ-Ex Libris” Михаил Бойко сделал в свое время вывод, что дело тут, видимо, в чем-то более глубоком, нежели конъюнктура, поскольку все скандальное там давно уже благополучно устарело6. Остается понять, что все-таки притягивает к этому людей, кроме рекламной раскрутки, которая, как известно, тоже потому только и эффективна, что воздействует на самые чувствительные места своей аудитории.
А люди, собственно, сами обо всем и рассказывают. Главное — расслышать. Это мы и постараемся сделать.
С наивной уверенностью (спасибо дедушке Фрейду с многочисленными последователями, которые и укоренили такие представления в составе общекультурных очевидностей западного мира) Энцлер предлагает, нет, даже настаивает: выговорите запретное (конечно, посопротивлявшись собственной внутренней косности, как же без этого) — и станете свободны. Более того, выговаривание запретного и слом внутренних барьеров — в своем роде ваш долг перед собственной человечностью. Вы не будете вполне человеком, подлинным и полноценным, без этого, вы всегда будете обитать лишь на краешке своего человеческого существа. Невключенность вагины в полноту вашего опыта — своего рода ущербность опыта.
Выдвижение прежде табуированного чуть ли не в культурный центр, соединение прежде несоединимого — “низкой” части тела с трогательной, чистой лирикой: “Моя вагина пела звонкие девичьи песни, песни пастушьих бубенчиков, осенние песни сбора урожая, песни вагины, песни родной деревни”, — да еще сопутствующая ломка устоявшихся привычек и защитных механизмов: произнесите, мол, название спектакля, а то мы вам билет не продадим, — вряд ли способно не сопровождаться известным насилием над психикой читателя-зрителя, не быть травматичным. Происходит своего рода взлом — “ради вашего же блага”. Во имя освобождения и раскрепощения. По структуре — нормальная революция. Смысловая — а в связи с этим, в некотором роде, и социальная — хирургия.
Культурный и психологический смысл такого табуирования даже не рефлектируется (и это понятно: во время революции не до рефлексий). “Мракобесие” — и все тут.
Не идет ли речь всего лишь о перераспределении культурных тяготений — о том, что табуирование просто переместится в другие области жизни? Ведь с выдвижением чего бы то ни было в центр всегда происходит переструктурирование культурного поля, то есть тем самым нечто оттесняется на периферию. Хочется понять: что же именно оттесняется в данном случае?
Может быть — мысль об иерархичной организации человеческого существа и его жизни. Представление о существовании в этой жизни главного и второстепенного, о принципиально неравном смысловом потенциале разных областей бытия. Судя по всему, такие вопросы не слишком волнуют участниц V-проекта. У них получается, что в центр можно поставить буквально все, что угодно, главное — нагрузить его необходимыми значениями. И вот эти необходимые значения, кажется, дают нам ключ к сути происходящего.
Избранная часть тела, значит, изо всех сил нагружается смыслами самого высокого порядка. Становится едва ли не центральным символом человеческого (в данном случае — в его женском варианте, который подается как особенный), настолько красноречивым и полным его иносказанием, что практически — полноценной его заменой. А что, между прочим, замена действительно происходит! “Моя вагина — это я!” — взволнованно восклицают участницы шоу. Видимо, это им действительно очень важно.
В богатстве значений, похоже, соперничество с вагиной безнадежно проигрывают все без исключения органы человеческого тела, включая и те, у которых испокон веков был высокий культурный статус: глаз, допустим, или мозг. Ну в самом деле, скажи: “Мой глаз — это я!” — метафора, конечно, получится, но очень слабенькая — никакого потрясения. А вот “Моя вагина — это я!” — это да, это событие. Потому что — удар по привычкам. По защитным механизмам, если угодно. Так сказать, маленькая катастрофа. Скажешь, содрогнешься, зажмуришься внутренне… — а ничего и не произойдет. Освобождение, да?
“Он, — говорит одна из героинь о клиторе, — это я, моя суть. Он одновременно и дверной звонок на моем доме, и сам дом. <…> Я должна быть им. Стать им. Стать моим клитором”.
Вот удивительно: в человеке столько всего интересного, а стать предлагается — и куда как жестко: “должна!” — почему-то именно этим.
Жесткость, впрочем, вполне искупается тем, что идентификация с объектом обещает быть радостной и — более того — дающей человеку чувство собственной ценности: “Мне гордо и радостно быть своей вагиной!” — сообщает одна из счастливо отождествившихся.
Я уж не говорю о том, что вряд ли какой-то еще части тела повезло оказаться предметом такого внимательного, подробного рассматривания — да не просто так, а в качестве осознанной культурной программы. В том числе и буквально, глазами — с помощью карманного зеркальца, да на специально для того организованных курсах. Просто так же не научишься: труд, и не из легких. “Наверно, — вздыхает героиня, — так чувствовали себя древние астрономы, склоняясь над примитивными телескопами”.
Предмет, традиционно табуированный для публичного обсуждения, предстает как символ и воплощение свободы, достоинства, полноты жизни. Аутентичности и естественности.
Именно там — предлагается думать — мы (если уж мы женского полу) настоящие (а у подлинности — высокий культурный статус!): “Там ты настоящая, какая есть”. Вагина, утверждает одна из героинь, — “наш центр, наше средоточие, наш мотор, наша мечта”.
Подобная метафорика доставалась в западных культурах разве что сердцу. Но рядом с вагиной меркнет и оно. Слыхивали ль вы, чтобы кто-то где-то сходил с ума по сердцам — по сердцам как таковым, независимо от того, к чему те обращены, добрые они, злые или еще какие-нибудь? А тут — пожалуйста: “В Оклахоме, — утверждает участница проекта, — сходят с ума по вагинам”.
Вагина — в рамках проекта — хороша, ценна и интересна как таковая. Просто уже потому, что она есть — этого совершенно достаточно. Это вам не сердце какое-нибудь.
Во всем этом трудно не видеть изрядного преувеличения. Даже некоторого надрыва.
Видно, что эта тематика стр-р-р-рашно заводит людей — по крайней мере, некоторых, и вполне вероятно — даже довольно многих. Насколько прямо связан этот драйв с непосредственными целями “Дня V” — вопрос открытый. “Вместе мы сможем остановить насилие!” — горячо уверены участницы вот уже двенадцать лет подряд. И что — остановили? Уменьшили хотя бы? Об этом что-то ничего не известно. Зато о воодушевлении и искренней вере в правоту собственного дела — очень многое.
Похоже, в отношении героинь Энцлер к этому скромному органу (да, коммуникативному, конечно, — но вряд ли более коммуникативному, чем те же глаза, уши, ноздри или, допустим, рот, которым человек даже разговаривает) сказалось нечто, далеко превосходящее практические, пусть и очень благородные цели.
Видимо, это — тоска людей западной культуры, откликнувшихся на призыв, судя по всему, с большой готовностью, по ведущему, организующему символу, да еще
такому, чтобы за живое задевал и переживался как можно более лично. Лучше
всего интимно. Так, чтобы самое-самое мое и самое-самое общее — смыкались, оказывались одним и тем же.
Как ни смешно, а вагине именно это как раз и удается: совмещение самого, до несовместимости, разнородного.
