3
Однажды поздно вечером раздался звонок. (Жука уже улеглась и даже вздремнула, поэтому в спину ему понеслись энергичные проклятья на всю эту богемную шоблу, для которой нет понятия приличий.) Но это оказался Аркадий Викторович, человек строгих правил и безупречного этикета.
Его выразительный голос, казалось, утратил всю свою великолепную властность, и сейчас плясал и вздрагивал, и чуть не петуха давал:
— Захар, голубчик, я разбудил вас?
— Не меня, а тетю.
— Ради бога — вымолите за меня прощение у Фанни Захаровны! Просто я понял, что утра не дождусь.
— А что случилось? — обеспокоился Захар.
— Вы можете приехать немедленно? Я оплачу любой транспорт.
— Тогда — вертолет, — натянуто пошутил Захар. — Аркадий Викторович… выезжаю, конечно, а что стряслось?
— Давайте, мигом! Вы с ума сойдете, обещаю вам!
…Он поймал такси буквально возле дома — помимо других везений, в его жизни было еще и это: такси или любая попутка выныривали из-под локтя, стоило только руку поднять, — и минут через десять уже всплывал на третий этаж в знакомом лифте с разболтанными чугунными дверцами.
Дверь открыл сам Аркадий Викторович — взъерошенный, со вздыбленной какой-то, вычесанной вперед бородой (у Захара мелькнуло: Иван Грозный, только что порешивший сына).
— Тихо, — прошептал коллекционер, — Валерия Викторовна спит. Идемте в кабинет. — Накинул цепочки, задвинул засовы и рукой махнул, углубляясь в темный коридор, — словно леший заманивал в чащу…
На зеленом сукне массивного антикварного стола белели три листка, размером в пол-листа писчей бумаги каждый. И поскольку Захар остановился в дверях, Босота, с блестящими в свете настольной лампы глазами, опять пригласительно махнул рукой, завершив жест на — уже видно было — рисунках.
— Ближе, ближе… Приготовьтесь!
Тот подошел, склонился над листками и сразу выпрямился, подняв на коллекционера глаза.
— Да! Да! — торжественно проговорил Аркадий Викторович. — Вы не ошиблись!
Каждый из выполненных пером рисунков являл обнаженную женскую фигуру: грузная старуха, сидящая на лавке рядом с круглой деревянной бадьей; повернутая спиною к зрителю круглобокая молодуха, энергично скребущая мочалкой бедро, и анфас — юная девушка, что доверчиво смотрит прямо на зрителя: на голове обернутое чалмою полотенце, на ногах — трогательные тапочки.
И рука гениального рисовальщика — ясное параллельное движение линий, осязательная объемность фигур, их движение как бы навстречу зрителю, — и главное, подпись, не оставляли сомнений в авторстве. Всего две буквы: маленькая пузатая латинская D, как в приземистой избе сидящая внутри квадратной А. Немецкая дотошность и виртуозная точность деталировки даже в подписи: Альбрехт Дюрер.
— Похоже на этюды к картине или гравюре… — задумчиво проговорил Захар. — Замечательные копии…
— Копии?! — странно улыбнулся Босота. — Посмотрите на обороте.
Захар двумя пальцами осторожно перевернул желтоватый плотный лист. Там стоял простой лиловый штамп с двумя словами по кругу: Kunstverein Bremen.
— Вы когда-нибудь слышали про «Бременские рисунки»?.. Сядьте, Захар, я сейчас чаю заварю. Я ведь часа три как с самолета, от волнения с утра ничего не ел… Поверите, до сих пор меня не отпускает какая-то безумная дрожь, странное сочетание охотничьего азарта с мандражом петляющей дичи. Все мне казалось, что за мной гонятся, настигнут и убьют.
Он вышел, тихонько притворив дверь, и минут через пять из кухни донеслось пыхтение чайника, звяканье ложки о края серебряной сахарницы. Эти несколько минут Захар отрешенно смотрел на рисунки, так просто, так свободно лежащие на столе. Это были гениальные рисунки, и… и он мог бы их воспроизвести. Наверняка знал: мог бы. Воспроизвел бы в непогрешимой точности легкие, одновременно сильные линии — то золотое сечение искусства, от которого перехватывает дыхание где-то в области диафрагмы. Золотое сечение искусства? Но тогда — что есть индивидуальность художника? В чем она заключается? И где та грань, за которой ее можно разглядеть?
Наконец, вернулся Аркадий Викторович с подносом в руках.
— Здесь сядем, — проговорил он, расставляя чашки на письменном столе, подальше от рисунков. — Придвигайтесь. Вот, печенье, мармелад… то, что на виду стояло. Не хотел в холодильнике шебуршить, пусть Валерия Викторовна почивает, оно и нам здоровее будет… История так называемых «Бременских рисунков», Захар, это история графа Монте-Кристо в советском варианте. Коротко так: перед самым концом войны наша инженерно-саперная бригада заняла под постой замок Карнцов, это под Берлином. И совершенно случайно, с подсказки угнанного немцами работника-украинца, бойцы обнаружили замурованный подвал, в который дирекция бременского Кунстхалле перевезла, спасая от бомбежек, бесценные сокровища — порядка полусотни картин, тысячи две рисунков и три тысячи листов печатной графики. Откуда это стало известно? Капитаном бригады был некто Виктор Балдин, реставратор Троице-Сергиевского монастыря. В ночь обнаружения тайника он был в карауле, и к началу грабежа не поспел — солдатики уже разобрали себе «картинки с голыми дамочками». Ну, а всякое там фуфло, вроде пейзажей или портретов каких-то военных, попов и прочих скучных горожан, побросали на пол и прошлись по ним сапогами… Когда Балдин вернулся из караула, то все уже было разграблено, и он принялся подбирать, что на полу валялось — по его свидетельству, был там и Рафаэль, и Ван-Гог, и Рубенс… Пока добирались на родину, он обменивал у однополчан на трофейное добро то один рисунок, то другой… Но, конечно, много чего осталось в котомках и чемоданах у простых отличных ребят, наших отечественных героев, нормальных мародеров. Потом, с течением времени — это длинная история, — всплывало то одно, то другое… Не суть важно. Очень многое до сих пор числится среди пропавшего. Например, Дюреровская «Женская баня»… — Он кивнул на рисунки. — Перед нами, думаю, как верно вы заметили, этюды к ней…
— Аркадий Викторович… — помолчав, проговорил Захар. — Памятуя ваши уроки: «любая бумажка — плошка — холстушка должна иметь безупречный провенанс».
— Безупречнейший! — шепотом перебил Босота, придвигаясь к Захару. — Хоть сию минуту беги с ним на любой мировой аукцион… Так слушайте же чистейший алкогольный провенанс… — Он размешал в чашке сахар, вынул ложечку и аккуратно отхлебнул глоток. — Вот… Вот о чем я мечтал всю дорогу — о блаженстве горячего чая… Пейте, Захар, история длинная… Уже месяца два ко мне ходила на консультации пара. Он — обрусевший грузин, породистое тяжелое лицо, орлиный нос, такой потертый осанистый господин, и его новая жена, третья, косит под культурные запросы, шмыгает по спектаклям, но глазки неутомимые и ноги, так, знаете, беспокойно перекидывает одну на другую, изобличая перманентную неудовлетворенность… Ну, не суть. Я им помог, ее чуток успокоил, ему, наоборот, дал кое-что вдохновляющее… Дня три назад явились в последний раз с благодарностями… Он — человек энергичный, полновластный, с какими-то солидными, так, знаете, невнятно проговариваемыми доходами. Расплатился достойно, отлакировал гонорар отличным грузинским коньячком, и вдруг, чуть ли не в дверях уже, говорит: «Аркадий Викторович, я вот, смотрю, у вас по стенам картины разные, рисунки… в основном, женщины голые… все по теме вашей профессии. Извините, если невпопад, но хочу сделать вам подарок. Может, это ерунда какая, не знаю. Не понимаю в этом ни черта. А вы, может, оцените. А, может, и выкинете…».
И достает из кейса рисунок — вот этот, средний, «женщина с мочалкой» — это я так мысленно, для себя, ее назвал. Беру его в руки, вижу подпись, вижу штамп… Главное, думаю, в обморок вот тут не упасть во весь свой рост.
«Ну что ж, — говорю. — Рисунок совсем неплохой, художник вполне профессиональный. Спасибо. А откуда он у вас?»
«Да понимаете, партнер у меня в Красноярске, начальник цеха на одном заводе, вдаваться не буду. Поставлял нам некоторые детали… Парень хороший, давно его знаю, но как-то в последнее время стал сильно зашибать. Был я там недавно по делу, выпили мы, посидели. А у него отец умер — хороший дядька был, хлебосольный такой, фронтовик… Стал Юрка после бати разгребать барахло — квартиру-то надо в ЖЭК сдавать, — ну и нашел какие-то картинки, все неприличные. Видать, раньше батя их прятал — все-таки в семье подрастали три пацана, чтоб, мол, ручонками в штанах зря не шарили… Ну, а у Юрия у самого дети — как такое в дом занесешь — правильно? — хоть и память об отце — судя по штампу, картинки еще трофейные, с Германии. Папаня его был ветеран войны, кавалер орденов и медалей, в школах на День Победы перед ребятами выступал… Так вот, Юрка стал эти картинки друзьям раздаривать. Мне тоже подарил. Я взял — неудобно отказываться. Но, откровенно говоря, не любитель я такого искусства — ну что это за фигура, вся дряблая, смотрите, — когда я могу моей красоткой Тамарой любоваться».
