Прочтя заявление, он в раздумье сложил его, провел пальцами по изгибу, еще раз сложил и провел по новому изгибу. Гена без особой надежды смотрел на худое, угловатое лицо секретаря партбюро. Овинского он побаивался не меньше, чем начальника депо. Отчитает со своих позиций да еще по комсомольской линии велит пропесочить.
«Пойду к Тавровому», — решил Овинский. При этом лицо его сделалось еще угловатее и жестче.
«Сейчас он мне устроит баню», — подумал Гена и почувствовал, как у него вспотели ладони. Но секретарь партбюро сказал только:
— Нельзя раскисать, Геннадий Сергеевич. Всем трудно, всем.
Он отдал заявление и, уже открыв дверь в приемную, добавил:
— Я еще зайду к вам сегодня.
Гена пошел по коридору. У входа ему встретился главный бухгалтер депо. Сутулый до горбатости, он так низко держал голову, что его небольшая клинообразная бородка упиралась в грудь. Инженера он, однако, заметил, кивнул ему и улыбнулся, невесело, через силу. Как ни был расстроен Гена, от него не ускользнула эта вымученная улыбка. Прежде, встречаясь с Булатником, бухгалтер бросал свое обычное, шутливое: «Как жизнь, Геннадий Сергеевич, — полный баланс?» Вообще Савич был веселым, общительным человеком. Теперь его словно подменили. «Болен, что ли?» — подумал инженер.
У Таврового сидел Семен Корнеевич Сырых, бывший заведующий техническим кабинетом депо, неряшливого вида, узкоплечий человек в очках. Он ежился, сгибал спину, прятал под стол руки и вообще старался занять как можно меньше пространства в просторном кабинете начальника депо.
Овинский сел против Сырых и прислушался к разговору.
— Чего паникуешь? — басил Тавровый. Откинувшись к спинке кресла и упершись широко расставленными руками в край стола, он покровительственно и снисходительно, сверху вниз, смотрел на согнувшегося над зеленым сукном Сырых. — Без места не оставлю… Хочешь, двинем тебя в председатели месткома? Как, получится из тебя профсоюзный вождь?
Сырых суетливо потер под столом руку об руку, с опаской покосился в сторону Овинского.
— Дело общественное, Федор Гаврилович, как партийная организация отнесется и сама профсоюзная масса…
— Изберу-ут, — уверенно протянул начальник депо. — Что я не соображаю, что ли, что говорю? Слава тебе господи, поседел на общественных-то делах.
— Какая у вас основная профессия, Семен Корнеевич? — вмешался Овинский.
— То есть как?.. Вы же знаете, Виктор Николаевич.
— Не представляю.
Сырых замялся:
— Как вам сказать… На разных должностях был. Председателем райпросфожа…
— Ну вот! — бросил Тавровый. — А скромничаешь — изберут ли?
— Потом секретарем узлового парткома… Когда ликвидировали узловые парткомы, узловым парткабинетом заведовал. Потом, когда прислали другого товарища, с высшим образованием, вернулся в депо. Отделом кадров заведовал. Техническим кабинетом заведовал…
«Заведовал, заведовал», — передразнил мысленно Овинский. Виктору Николаевичу вспомнилась вдруг фотография, которую он видел у Лихошерстнова, — старая, выцветшая, из тех, что делают на базаре и называют моментальными: стоят как на параде, напряженно вытянувшись, три молодых парня в юнгштурмовских костюмах, с комсомольскими значками на груди. «Боевая юность, — пояснил Петр Яковлевич, — слесаря ударной комсомольской бригады Максим Добрынин, Семен Сырых и Петр Лихой. Тридцатые годы. Только в партию нас приняли». И оттого, что Овинскому вспомнилась эта фотография, его досада на Сырых еще более усилилась.
Федор Гаврилович сидел, как прежде, откинувшись к спинке кресла и упершись руками в край стола. Но теперь взгляд его вцепился в Сырых. «Секретарем узлового парткома работал? — поспешно соображал он, захваченный неожиданной мыслью. — Так какого рожна мне еще надо? Чем не секретарь партбюро? Не орел, конечно. А зачем мне орел?..»
— Значит, договорились, Семен Корнеевич. — Тавровый решительно прихлопнул по столу ладонями. — Потерпи немного, и вопрос о твоей работе решится. А пока помогай по снабженческой части. Будешь у меня вроде как бы помпоматом.
Сырых вскинул недоумевающие, испуганные глаза. Тавровый расхохотался:
— Сразу видать, в армии не служил… Это в армии, Семен Корнеевич, должность есть такая — помпомат, помощник по материально-техническому обеспечению. У командира полка, скажем, или у командира отдельного батальона. Только мы чаще звали его иначе — пом по мату…
Он снова расхохотался.
Сырых нерешительно встал.
— Какие будут указания на сегодня, Федор Гаврилович?
— Подожди до вечера. Вернется из города Соболь, узнаем, где надо поднажать.
— Понятно. Я могу идти, Федор Гаврилович?
— Пока да.
Сырых был уже около дверей, когда Овинский окликнул его. Тот обернулся:
— Слушаю, Виктор Николаевич.
— Подождите меня у партбюро.
— Понятно, Виктор Николаевич.
Сырых вышел.
«Что это ему от него нужно? — забеспокоился Федор Гаврилович. — Уж не догадался ли? Да нет, не может быть!.. Но Сырых, Сырых! Вот находка! Из здешних, из коренных. И все время непосредственно с людьми, на общественных делах. На собрании по зеленой улице пройдет. А уж с бюро-то я как-нибудь справлюсь — меня, конечно, тоже изберут… Теперь, раз кандидатура есть, можно перед Ткачуком вопрос ребром поставить: либо я, либо Овинский…»
Он обдумывал все это, перекладывая, не читая, бумаги в пухлой папке «на подпись» и прислушиваясь краем уха к тому, что говорил Овинский. Разобравшись, что он предлагает, не взбунтовался, даже не насторожился, хотя речь шла об отмене его же приказа. «Все равно, товарищ Овинский, твоя песенка спета. А Булатнику и впрямь подпорка нужна, не то завалится».
— Ладно, скажу Соболю, чтобы распорядился, — просипел он и снова уткнулся в бумаги.
Берясь за дверь, Овинский подумал с жестокой иронией: «Чего доброго, еще сработаемся». В приемной задержался немного, избавляясь от той крайней внутренней напряженности, которую испытывал всякий раз, когда оставался один на один с Тавровым.
В коридоре его ждал Сырых.
Когда Виктор Николаевич остановил его там, в кабинете, и попросил подождать у партбюро, он не представлял себе ясно, что скажет ему. Овинский сознавал лишь надобность разговора — коммунист, кадровый работник депо оказался без дела.
— Не пройдетесь со мной? — предложил он, поравнявшись с Сырых. — Мне надо срочно в арматурный, к Добрынину. По дороге и потолкуем.
Тот закивал с готовностью:
— Да, да, пожалуйста…
Хотя его согласие потолковать на ходу устраивало Виктора Николаевича, он был бы, пожалуй, куда более удовлетворен, если бы Сырых проявил хоть какие-нибудь признаки строптивости. Ну, намекнул бы, что ли, что разговор слишком серьезен, чтобы вести его на ходу. «Черт знает что из человека получилось!» Опять вспомнились фотография и слова Лихошерстнова: «Боевая юность, слесаря ударной комсомольской бригады…» Виктор Николаевич прибавил шагу и спросил резко, не поворачивая головы:
— Кстати, у вас нет желания с Добрыниным посоветоваться, как вам дальше жить?
— С Максимом посоветоваться?
— Да, с Максимом Харитоновичем.
Сырых неопределенно дернул плечами.
— Я слыхал, у вас старая дружба, — в тридцатых годах вместе в партию вступали? — снова спросил Овинский.
— Совершенно верно.
— Так чего же вы плечами дергаете? С кем же еще вам советоваться?
VII
Нет, не зря существуют на свете правила техники безопасности.
Лицо расцвело красноватыми пятнами. Нельзя сказать, чтобы они выступили густо и очень уж безобразили его. Во всяком случае, с таким лицом можно работать; можно даже заниматься общественными делами; шут с ним, можно даже в клуб пойти, посмотреть кино, потанцевать с подругой. Но попадаться с таким лицом на глаза Булатнику! — нет, легче голову на отсечение.
И надо же было, чтобы эти подлые пятна появились именно сейчас, когда Рита знала, как трудно приходится Булатнику, и когда ей казалось, что он просто пропадет, погибнет, если она не скажет ему каких-то слов участия или не поможет ему чем-нибудь. Какие она скажет слова или чем поможет, Рита абсолютно не представляла; но в равной степени Рита не представляла, как ей вообще существовать дальше, если она даже не может просто встретиться с ним, услышать его ненавистные ей рассуждения о дизелях и увидеть его вечно рассеянные, отсутствующие, ничего не замечающие, кроме этих проклятых дизелей, безжалостные, бессовестные, противные глаза.
Неприятности с лицом случились оттого, что Рита слишком уж азартно взялась за дело, получив новое назначение — заведование цехом подготовки воды для тепловозов. Она без предосторожности обращалась с химикатами. Даже хромпик — очень ядовитая штука — размельчала, не надевая предохранительные очки и респиратор.
