Неприятности с лицом случились оттого, что Рита слишком уж азартно взялась за дело, получив новое назначение — заведование цехом подготовки воды для тепловозов. Она без предосторожности обращалась с химикатами. Даже хромпик — очень ядовитая штука — размельчала, не надевая предохранительные очки и респиратор.
Сегодня Рита ездила в город, в отделенческую поликлинику. Врач осмотрел молча ее воспаленное лицо, так же молча написал что-то на двух маленьких бумажках и, вручив их, пробурчал:
— Это на процедуру, это — рецепт.
— А что у меня, очень серьезное?
— Пройдет.
— Когда пройдет? Мне надо скорее.
— Пройдет, — еще раз буркнул врач.
Рита испытывала огромное желание стукнуть его чем-нибудь по голове.
— Мне идти? — спросила она.
Врач кивнул.
Из поликлиники направилась в больницу, к Лиле Оленевой. В иной день заколебалась бы — идти или не идти? Но сегодня, несчастная и сердитая — даже трудно сказать, что больше — несчастная или сердитая, — она не была склонна предаваться умствованиям по поводу уместности или неуместности нового визита к Лиле. Ну, случилось в последний раз — ляпнула, что Максим Добрынин это и есть ее, Риты, родной отец. Так что ж теперь, терзаться, ночи не спать? Своих бед хватает. И все равно когда-нибудь открылось бы. А с той встречи уже две недели минули. Надо же проведать, как она, что с ней.
Возле маленького — точь-в-точь какая-нибудь лесная сторожка — домика, через который пропускали посетителей на территорию больницы, Рита нежданно-негаданно чуть ли не нос к носу столкнулась с Соболем. Пораженная, остановилась. Соболь стремительно прошагал мимо, жестко поскрипывая сапогами по снегу. «К кому он приходил? — недоумевала Рита. — Несется, будто укушенный…»
Риту пропустили беспрепятственно, хотя приемное время не началось. Еще бы — страхделегат. В действительности никакой она была не страхделегат, но справку такую достала специально, чтобы в любое время Лилю навещать. Поди проверь — страхделегат или не страхделегат.
Когда открывала высокую белую дверь палаты, все-таки волновалась — как-то встретит Лиля? — на всякий случай напустила на себя побольше официальности — дескать, выполняю общественное поручение, не по своей воле явилась, не воображайте, пожалуйста. С порога глянула в сторону Лилиной кровати, глянула и оторопела — на подушке розовело толстощекое, округлое, совсем не Лилино лицо.
— Вы к Оленевой? — услышала позади себя Рита.
Спрашивала сестра. Она направлялась в палату, держа впереди себя наполненный шприц.
— К Оленевой. А почему ее нет?
— Она теперь в другой палате. Предпоследняя по коридору. Но к ней, кажется, нельзя.
— Как нельзя?
— У нас только что какой-то ваш начальник был. Интересный такой, молодой.
— Ну, знаю.
— Так вот, пока он разговаривал с врачом, Оленева подошла ко мне и сказала, что к ней нельзя.
— Но почему? Что с ней?
Сестра развела руками и, опасливо глянув на шприц, заспешила в палату.
«Медицина называется!» — возмутилась Рита, решительно направляясь в конец коридора. Едва войдя в палату, увидела одетую в долгополый, не по росту, халат знакомую маленькую фигурку. Лиля стояла у окна, спиной к двери.
Ритой снова овладело волнение — как встретит? Что скажет?
Она тронула подругу за рукав. Та, вздрогнув, стремительно обернулась.
— Вы?!..
— Не ждала?
— Да…
— Мне сказали — к тебе нельзя.
— Почему? Хотя да, было нельзя.
— Соболь приходил, ты знаешь? Его завернули. Что с тобой?
Лиля отвела глаза в сторону.
— Так, ничего.
В голосе ее Рите послышалась отчужденность.
— Ухудшение? Температуришь?
— Нет.
— Что же?
— Ничего, говорю — ничего.
Она отвернулась. Руки ее быстро завязывали и развязывали концы фланелевого пояса.
«Так, ясно», — произнесла мысленно Рита. На сердце легла внезапная тяжесть, и столь же внезапно в памяти мелькнуло лицо старшей Оленевой, милое и печальное. «Бедный папа», — возникла вслед за тем отчетливая, горестная, заслонившая все остальное мысль.
— Пойду… — Рита, вздохнув, задернула впереди полы накинутого на плечи халата. — Я во вторую смену. Еще опоздаю.
— Я провожу вас.
— Как хочешь.
Не проронив больше ни слова, они прошли через палату. Так же молча миновали коридор. Остановились возле легкой, с белыми непроницаемыми стеклами перегородки, отделяющей коридор от лестничной площадки. Гостья окинула Лилю прощальным взглядом — всю, от волос и тоненькой шеи до войлочных туфель, надетых на босые ноги. Потом широким жестом, совсем по-мужски протянула руку:
— Ну, поправляйся.
Лиля встрепенулась. Смятенно и коротко глянув в глаза гостье, задержала в своей слабенькой ладони ее вместительную, шершавую ладонь.
— Рита!..
— Что?
— Рита… — Она умолкла в замешательстве, снова глянула в глаза подруге, снова потупилась.
Внезапно лицо Лили просияло.
— Рита, у меня к вам просьба, — она сказала это с необыкновенной живостью и решительностью.
— Ну?
— Помните, в тот раз вы рассказывали, что девушки в общежитии шьют по вечерам мешочки?
— Мешочки для очистки топлива на тепловозах?
— Да, да.
— Шьют. И я шью, когда свободна.
— А можно мне?
— Что можно? Мешочки шить?
— Ну да, мешочки. У меня же здесь полно свободного времени. Только вы материал привезите. Сама привезите. Сама, ладно?
У Риты подскочило сердце.
— Черт, а не ребенок! — Она почувствовала, как вдруг горячо сделалось ее глазам. — Конечно, привезу. Обязательно привезу. Что же ты мне в тот раз не сказала?
— Да мне уж потом в голову пришло. Сейчас вот вспомнила. Вы, пожалуйста, поскорей привезите. Я буду ждать вас, очень буду ждать.
Рита не спускалась — слетала по лестнице. Перепрыгивала через ступеньку, а иногда и через две. Но и этого казалось мало, так и подмывало вскочить на перила и с визгом, с хохотом съехать вниз.
Уже за больничной оградой спохватилась: так и не спросила Лилю, почему ее перевели в другую палату. На мгновение ей представилась эта новая палата. Она чем-то сильно отличалась от предыдущей. Чем же? Что в ней особенного? И вспомнилось: в новой палате была необычная тишина, большинство больных лежали удивительно молчаливо, а ведь не спали. Странная палата… «Ладно, привезу материал для мешочков и все разузнаю».
Приехав в Крутоярск-второй, Рита прежде всего поспешила в депо, повидать отца.
Хотя Рита знала, что отец ждал ее, она вряд ли представляла, насколько горячо он ждал и как мучительно длилось для него в этот день время. Еще накануне, вечером, Рита сообщила ему, что собирается в город и что, наверно, забежит к библиотекарше. Тогда же, собравшись с решимостью, она в осторожных выражениях уведомила его, какое опасное признание вырвалось у нее при последнем свидании с младшей Оленевой.
Но взволнованность, с которой Максим Харитонович ждал в этот день дочь, объяснялась не только лишь тем, что он сознавал значение ее сегодняшнего визита в больницу.
Утром был разговор с женой. Добрынин завтракал на кухне, рядом со своей постелью, когда Ольга вышла к нему из комнаты. Она успела причесаться, даже чуть подкрасила губы, но на лице желтели отеки, и вся она была изнуренная, истерзанная — словно и не спала вовсе. Остановилась, взявшись за дверной косяк. Добрынин молча, ожесточенно жевал. Теперь, когда она вышла к нему, встала перед ним, он старался скорее справиться с завтраком и уйти.
— Не даром сказывают, — начала она, — бог-то, он правду видит. Все одно за подлость расплата приходит. Все одно… Пропадает у твоей дочка-то. Кровью плюет. Операция ей будет.
Добрынин перестал жевать. Справившись с дрожью, охватившей его, поднял глаза:
— Кто тебе накаркал?
— Городилова-старшего жена сказывала.
Максим Харитонович встал, ничего не ответив. Нервно теребя пуговицы у ворота гимнастерки, пошел к полушубку, висящему у входа в избу.
— Погоди!.. Погоди, Максим! Давай хоть раз поговорим, тихо, по-хорошему. Хоть раз.
Он задержался у вешалки:
— Ну.
Ольга опустилась на табуретку.
— Господи, господи!.. Как же дальше-то? Как же, Максим?
— Я уже говорил тебе и опять повторю: или я с Риткой уйду, или ты уходи. Дом пополам. Выбирай любую половину и продавай.
— Куда же я? Сердца в тебе нет. Что творишь! Ведь я пожалела тебя. Люди-то советовали мне к твоему партийному секретарю пойти. А нет, так выше. Я никуда не пошла. Пожалела тебя, простила. Знаешь ты или нет, никуда не пошла.
— Знаю.
— И ты-то тоже ведь не встречаешься уж с ней. Известно мне, не встречаешься. Значит, кончено у вас. И я с вином кончу. Клятву тебе даю. Брошу, капли в рот не возьму.
