— Тетя Наринэ? — брякнула я, не подумав. Сигарета воняла гадостно сухофруктами.
— Кухарка? Нет, конечно. Она компьютер понимает только, как ящик для сбора пыли. Мои родственники и друзья заботились обо мне…
— От меня вы что хотите? — перебила я. Выстрелила бычком в пропасть.
— Наш брак всегда был надежным. Спокойным и счастливым. Семь лет. Моя мама сказала: это трудный возраст для семьи. Терпение, терпение, терпение. Перебесится твой ненаглядный, и все встанет на свои места — Нина кивнула мне, не глядя. Курила неумело. Говорила о своем. — Я терпела. Смотрела в сети, как он живет в нашем доме с другой. Спит в нашей постели. Ходит к нашим друзьям с чужой. Целует при всех, прямо на улице. Дарит подарки. Я терпела, глядя в его счастливое лицо на мониторе. Сестра хотела, чтобы я легла в клинику. Кто может выдержать такое напряжение? Дети смотрят каждый день в мои застывшие глаза. Но я отказалась. Жить уже без этих фотографий не могла. Ждала, молилась и ждала, когда сбудутся мамины слова. Пока в одно прекрасное утро не получила письмо. Он захотел развестись. Настаивал на совместной опеке над детьми. Правила другой страны и все такое. Общение только через адвокатов. Не желал меня видеть. Даже голос мой слышать по телефону ему было противно. Говорил по скайпу только с детьми. Я готова была все подписать. Он же мой муж, он отец, он никогда не сделает плохо своим детям. Обо мне нет речи. Я — покойник. Умерла для него раз и навсегда. Вдруг все кончилось. Позвонил сам, говорил весело. Я уже забыла давно такой его голос. Велел возвращаться домой и обещал, что все будет по-прежнему. Семья — главное для него, он принял правильное решение. Скажи мне, Лола, только честно: кто кого бросил?
Я присела на низковатые бетонные перила ограждения. Нина смотрела мне в лицо прямо. Серьезно и трезво.
— Мы никогда не любили друг друга. Это была похоть. Временное помешательство. Когда поняли, сразу разбежались в разные стороны. Все, — я выдержала паузу черных блестящих глаз на своем лице. Повернулась и хотела встать чтобы уйти.
— Курите? — веселый вопрос Баграмяна застал нас врасплох.
— Нет! — ответили я и Нина хором.
— Нина! Аня ищет тебя опять. Что это такое? Где ее няня? За что я плачу этой женщине такие сумасшедшие деньги? Иди и сделай, как принято. Лола, угости меня сигаретой, — распорядился мужчина, который не курит совсем.
Саша встал на узкой площадке между мной и своей женой.
— У меня нет сигарет, — сказала быстро я. Хотела проскочить мимо черной фигуры.
— Возьми, — Нина положила в протянутую ладонь мужа зеленую коробку и ушла. Не оглянулась.
— Значит теперь ты с Вагнером. Никогда бы не подумал, — Саша взял меня клещами пальцев за плечо и вернул на белые перила. Две горы вечнозелено сходились в тени провала под нами. Невидимый родник шелестел веселой, наверное, чистой и сладкой водой.
Вытащил мою правую ладонь из кармана джинсов. Оглядел. Снова клещи на запястье. Я не поднимала глаз к его лицу. Просто знала, как собирается в кривую линию ярко-красный рот.
— Где мое кольцо?
— Дома. Я верну, — я сделала попытку высвободиться. Трепыхалась глупо и бесполезно в железной хватке.
— Нет у тебя никакого дома, шлюха! Ненавижу! — мужчина взял меня рукой за горло и вышвырнул через перила вниз.
Глава 32. У каждой девчушки свои погремушки
Звуки фортепьяно вошли в меня отчего веселой предрождественской метелью. Тонкие, нежные пальцы терзали струны скрипок и виолончелей. И альтов. И контрабасов. Сам маэстро строил страшные гоблинские рожи двум молоденьким скрипачкам у пюпитров. Азиатке и белой. Они испуганно-зачаровано вместе со всем большим симфоническим вслед за его палочкой делали снежную круговерть музыки в моей голове. Весело наряженные девицы в обнимку с кавалерами в шубах и цилиндрах неслись в санях мимо пряников тирольских деревень. Усталый, взрослый человек в черном у рояля положил руки на белые клавиши. Снег прекратился. Взошла желтая луна. Скерцо. Пауза. Кто-то в первом ряду рыдал навзрыд.
— Брамс! — сказала я и открыла глаза.
— Слава богу, — отозвался голос Егора.
Белые стены. Белые подоконники. Снаружи ночь. Доктор без пиджака и галстука. Рукава закатаны по локоть. Крови не видать. Я села. Ничего особенно не кружилось и не болело во мне.
— Как ты? Не тошнит? Прости, я с перепугу закатал тебе дозу! Вообразил, что ты переломалась и в шоке, — он сел рядом. Переложил мою голову к себе на грудь. Где-то за щелью приоткрытой белой двери ждали честные звуки фортепьянного концерта номер два. — Чудо чудесное! Как это могло быть? Я же шел к тебе. Пару секунд не дошел! Там высота под балконом — метров полста. Слава богу, Алекс тебя спас.
— Кто?! — я ошарашенно поглядела на Егора. Кто?
— Алекс оказался рядом. Он разговаривал со своей женой. Увидел, как ты упала с карниза, и первым бросился на помощь, — мужчина ласково погладил меня по голове, как дурочку. — Это невероятная удача, что ты застряла в корявой сосне, и Баграмян вовремя подоспел. Снял тебя с веток, пока не успела провалиться дальше на речное каменное дно. Ни одной серьезной травмы. Только царапины от веток и синяк на шее. Я обработал все еще днем. Пройдет быстро, золотце мое.
Он осторожно целовал меня в макушку. В ухо. В шею.
— Егор, — я решила начать разговор.
— Как дела? Лола, меня пустили к тебе, наконец-то! — Шуша вбежала, стуча по паркету каблучками белых лаковых туфелек. — А ты знаешь, что мой папа спас тебя? Как ты умудрилась свалиться? Это потому, что меня не было рядом! Я бы держала тебя за ручку! — смеялась громко девочка. Разглядывала лицо доктора рядом с черноглазым интересом.
— Привет! — я улыбнулась и позволила себя обнять. Пахла Шуша детским шампунем и чем-то заморским. Мамой, наверное.
— Все собираются за стол. Меня мама послала. Георгий Аркадьевич, можно Лоле кушать? — девочка умильно клонила голову к плечу. Тянула меня за руку к выходу.
— Как она сама захочет, — улыбнулся нам обоим.
— Где мы? — спросила я тихо, натягивая джинсы.
— Это новый дом Алекса. Я показывал тебе по дороге днем, — доктор присел на корточки, чтобы помочь мне обуться.
— Не помню, — ответила я машинально.
Егор внимательно поглядел снизу в мое лицо:
— Что еще не помнишь?
Тошнота легкой сладковато-гадостной, знакомой волной прошлась по корню языка. Я села. Егор тут же опустил свой зад рядом. Обнял за плечи. Поцеловал в макушку.
— Все будет хорошо, золотце. Все будет хорошо. Все вспомнится постепенно. Травмы головы у тебя нет. Ты просто испугалась…
Я испугалась? Очень может быть. Амнезия — неплохой вариант убраться отсюда побыстрей.
— Пойдем в столовую. Попробуешь поесть, в твоем варианте это крайне важно. Да и хозяину нужно сказать спасибо, — продолжал размеренно говорить Егор.
— За что? — в духе моей забывчивости вопрос был не лишним. За что?!
— Алекс спас тебе жизнь, золотце. Руку правую сломал, пока лез вниз. Нес потом к дороге сломанной рукой, — мужчина ласково улыбался.
Я хотела сказать, наплевав на амнезийный вариант. Про то, как…
— Мой папа герой! — восторженно воскликнула Шуша и повела в сторону звуков еды.
Говорить стало не о чем.
В уютной темноте машины радио пело двумя голосами о любви. Мужской мешался с женским, французский — с английским. Я не знала кто это, но почему-то виделся большой черный парень в обнимку с миниатюрной чернявенькой белой.
— Тебе не жарко? Может быть сделать контроль… — Егор хотел положить ладонь на мое левое колено. Я сдвинула ноги теснее. Он промахнулся.
— Не надо. Меня знобит, — я в двадцатый раз отвернула лицо в огни дороги за стеклом.
Красный-красный, раз-раз. Вспыхивает, гаснет. Мелькает. Железнодорожный переезд. Белый мерседес возвращался назад к побережью какими-то, одному ему известными, козьими тропами. «Стоп» белым по красному. Шлагбаум пошел вниз, а железо перед рельсами полезло вверх. С этими аргументами не поспоришь. Мерс встал пнем. Я открыла дверь и вышла в ночь. Курить. Сигарет не было. Бесконечный черно-серый товарняк гудел приветственно-счастливо, выползая из норы туннеля под горой. Плоская серебряная луна поливала сверху пейзаж незатейливо-бесстыдно. Обнажающе. Как там в песне: нич яка, Господи! Мисячна, зоряна, ясно, хоч голки збирай. Бабушка моя пела. Лица ее не помню толком, только голос и стихов обрывки.
