этом, но Лазурного было не переубедить. Порыскав по кухне, он отыскал сухую лепешку и, присыпав солью, протянул ей. Как ни странно, на вкус оказалось весьма неплохо, и желудок не стал бунтовать. Лазурный налил ей стакан сока и стоял рядом, пока она пила. Офелия чувствовала, что он не отстанет, пока она не подкрепится. После еды она могла думать только о постели. Впервые с того дня, как Лазурный прибыл в поселок, существа зашли вместе с ней в уборную. Она их не смущалась: они уже все видели, и к тому же она слишком устала. Взгляд ее случайно упал на зеркало, и она замерла, уставившись на лиловую шишку на голове. Она глянула на руку, на содранную кожу, покрывшуюся темной корочкой. Когда она перевела взгляд на Лазурного, выражение лица у него было мрачное. Офелия почувствовала его гнев и раздражение – не на нее.
– Все хорошо, – сказала она. – Мне почти не больно.
Поддерживая ее под локти – она была признательна им за помощь, – существа довели ее до кровати, а когда она села, один из них наклонился и помог ей закинуть ноги на матрас. Лазурный обошел кровать с другой стороны, снял покрывало и замер, глядя на Офелию.
Она так устала… но все-таки перекатилась на другую половину кровати, и Лазурный, как заботливая мать, укрыл ее одеялом.
Существа пугали ее, но совсем не так, как раньше. Офелия не знала, что они поняли из произошедшего, что это означает, чего ожидать от завтрашнего дня. Она слишком устала, чтобы говорить. Лазурный выключил свет; Офелия ожидала услышать, как откроется и затворится за ними входная дверь, но заснула раньше.
17
Проснувшись в перламутровом свете раннего утра, Офелия услышала доносящиеся из соседней комнаты негромкие голоса. Она потянулась и поморщилась: синяки от вчерашнего удара и падения напомнили о себе. Болело все тело – даже в тех местах, где она, кажется, не ушиблась. И кто это у нее в гостиной?
Вставать не хотелось. Хотелось лежать неподвижно до самой смерти – или пока боль не пройдет, в зависимости от того, что случится раньше. Она осторожно подняла руку и потрогала шишку на голове. Ничуть не уменьшилась, как будто даже раздулась еще больше. Офелия уронила руку и представила, какая суматоха поднимется, если люди вернутся и обнаружат, что она умерла. Поймут ли они, что это их вина, или свалят все на существ?
А еще ей хотелось в туалет. Одно дело – лежать в постели, упиваясь мрачной решимостью умереть от пары ушибов, и совсем другое – лежать и страдать от переполненного мочевого пузыря. К тому же, если они обвинят в ее смерти Лазурного, что станет с Буль-цок-кхе и ее детенышами?
Но, хотя эта мысль придала ей сил, садиться в постели оказалось настолько больно, что у нее перехватило дыхание, а на глаза навернулись слезы. Она отругала себя; старый внутренний голос с готовностью напомнил все те слова, которыми она не пользовалась уже несколько лет. «Трусиха. Слабачка. Нюня. Всего пара синяков, а ты ведешь себя как ребенок».
Она постаралась не шуметь, но к тому времени, как спустила ноги с кровати, дрожала от слабости во всем теле. Ночью ссадина на руке снова закровила и прилипла к простыне; Офелия дернула слишком резко, и ее обожгло болью. Из горла против воли вырвался всхлип.
Дверь спальни открылась. На пороге, раздув горловой мешок, стоял Лазурный. Увидев ее, он зашипел и быстро подошел, протягивая ей руку. Офелия приняла помощь, ругая себя за слабость. Лазурный коснулся пальцем медленно сочащейся крови, понюхал и дробно застучал – она не поняла, какой частью тела, но звук наполнил всю комнату.
– Со мной все хорошо, – сказала Офелия. К ее досаде, голос дрожал. – Приму горячий душ, и сразу полегчает.
Лазурный помог ей дойти до уборной. Воспользовавшись туалетом, она немного взбодрилась, а горячий душ притупил боль, хотя она знала, что это ненадолго. Выйдя из душа, она обнаружила, что Лазурный принес несколько полотенец. Он ждал ее с полотенцами в руках, чтобы помочь ей вытереться. Зеркало запотело от пара, и Офелия порадовалась, что не видит своего отражения. Ей хватило того, что она увидела, пока вытиралась: весь правый бок покрывали уродливые темные кровоподтеки.
Найти подходящую одежду оказалось непросто. Те наряды, которые она смастерила на лето и собиралась носить, открывали все ее синяки. Старый голос сказал, что это неприлично и смутит ее гостей, что она должна вести себя так, словно вчерашний удар не причинил ей вреда. В конце концов, ее старая кожа настолько истончилась, что кровь могла пойти от малейшей царапины. В случившемся не было их вины; они не могли знать, насколько хрупко ее тело.
Новый голос молчал. Интересно, куда он делся? Офелия порылась в чулане в поисках рубашки с длинным рукавом, чтобы прикрыть руки и тело. Но все подходящие рубашки не годились в жару: они предназначались для прохладных дней, которые в сезон дождей случались редко. Она все-таки надела одну из них, поморщившись, когда грубая ткань задела чувствительную кожу на ушибах. На ноги она надела шорты чуть ниже коленей – самые длинные из всех, что у нее были.
В одежде было жарко и тесно, зато спокойнее. Офелия посмотрела на босые ступни. Остальные люди носили ботинки. Никто из них не наступал ей на ногу, но теперь ее босые пальцы выглядели так же уязвимо, как обнаженная кожа; казалось, что одного взгляда достаточно, чтобы их ранить. Обуви у нее не было; последняя пара отправилась в рециклер. На секунду Офелию охватила радость: она вспомнила маленький победный танец, который исполнила, когда загрузила в мусороприемник туфли и уродливое платье, в котором ее хотели видеть Барто и Розара.
Лазурный негромко застрекотал. Офелия выдавила из себя улыбку.
– Все хорошо. Спасибо за помощь.
Слово «спасибо» Лазурный знал: в общении с ним Офелия придерживалась всех правил вежливости, и существа, как умели, отвечали ей взаимностью.
Офелия с отвращением глянула на кровать. Она никогда не оставляла постель неубранной, не говоря уж о пятнах крови на простыне, но сегодня ей вряд ли удастся поменять постельное белье. Проследив за ее взглядом, Лазурный показал на кровавые пятна и коснулся ее руки.
– Цы коох?
– Да, это моя кровь. Но мне не плохо. Разве что чуть-чуть. – Она надеялась, что Лазурный поймет.
Он произнес что-то на своем языке, и еще одно существо вошло в комнату. Лазурный указал на кровать; его сородич зашипел и на секунду раздул горловой мешок. Он схватил
