В 1922 году советский торгпред в Париже М. И. Скобелев получил письмо из Константинополя от внучки Пушкина Елены Александровны Пушкиной (по мужу Розенмайер), дочери Александра Александровича Пушкина от его второго брака с Марией Александровной Павловой. В письме она жаловалась на тяжелое материальное положение и предлагала приобрести у нее пушкинские реликвии, в том числе рукописи. Об этом письме узнал М. Л. Гофман, который в качестве официального представителя Российской Академии наук вел в Париже переговоры с известным коллекционером Александром Федоровичем Онегиным о приобретении его коллекции. Между Е. А. Розенмайер, Гофманом и Онегиным завязалась переписка (эти письма хранятся ныне в рукописном отделе Пушкинского дома).
В одном из писем к Гофману внучка Пушкина писала: «Что касается до имеющегося неизвестного дневника (1100 страниц) и других рукописей деда, то я не имею права продавать их, так как, согласно воле моего покойного отца, дневник деда не может быть напечатан раньше, чем через сто лет после его смерти, т. е. раньше 1937 года». Вскоре Гофман приехал в Константинополь. Однако муж Елены Александровны отказался не только продать, но и показать дневник. Супруги сообщили, что собираются уезжать в Южную Африку. Почему именно в Южную Африку — этого они не объяснили. В ответ на замечание Гофмана об огромном риске и ответственности, которую они берут на себя, увозя рукопись Пушкина, Розенмайер сказал буквально следующее: «Не беспокойтесь. Дневник находится в очень надежном и безопасном месте». Обо всем этом Гофман написал в 1925 году в своей статье.
А были ли вообще у Е. А. Розенмайер вещи, принадлежавшие Пушкину, и не была ли вся эта история мистификацией, стремлением привлечь к себе внимание? Оказывается, были; история эта имела продолжение. По свидетельству Лифаря, известного собирателя «пушкинианы», в начале тридцатых годов Е. А. Розенмайер вернулась из Южной Африки и поселилась в Ницце. Лифарь посетил ее и действительно приобрел у нее несколько пушкинских реликвий, в том числе печатку поэта, его гусиное перо и акварельный портрет Натальи Николаевны. В ответ на расспросы о дневнике она дала адрес некоего лица в Константинополе, которое, по ее словам, знает местонахождение дневника. Эмиссар Лифаря прибыл в Константинополь, нашел указанное лицо и после этого отправился в Хельсинки, где проживал предполагаемый владелец драгоценной рукописи. Вскоре Лифарь получил сообщение из Хельсинки, что за дневник Пушкина запрашивают астрономическую сумму. Потребовалось время, чтобы найти эти огромные деньги, но когда они нашлись, было уже поздно: дневник якобы ушел в какие-то другие руки. Брат Е. А. Розенмайер Николай Александрович Пушкин, живший в те годы в Брюсселе, выражал некоторое сомнение в полной достоверности ее сообщений. По его мнению, она была экзальтированной и неуравновешенной особой.
Одним из последних, кто видел внучку Пушкина, был И. А. Бунин. Отец Ани, Георгий Михайлович Воронцов-Вельяминов, показал мне в Париже дневники Бунина, которые ему достались от Л. Ф. Зурова, секретаря писателя (сейчас они опубликованы). В начале сороковых годов Иван Алексеевич жил на юге Франции, в Грассе. Его соседкой оказалась Елена Александровна Розенмайер, жившая в Ницце. В дневниках Бунина нашлось несколько интересных записей, посвященных его знакомству и встречам с внучкой Пушкина. Вот эти записи в их хронологической последовательности.
«6 июня 1940 года. Был в Ницце у Неклюдовых для знакомства с Еленой Александровной Розен-Мейер, родной внучкой Пушкина, — крепкая, невысокая женщина, на вид не больше сорока пяти, лицо, его костяк, овал — что-то напоминающее пушкинскую посмертную маску».
«12 июня. Ездил в Ниццу, завтракал с Еленой Александровной фон Розен-Мейер, урожденной Пушкиной — дочь А. А. Пушкина, родная внучка Александра Сергеевича».
«15 июня. Вчера у нас завтракала и пробыла до 7 вечера Е. А., эта внучка Пушкина».
И вот уже следующая запись: «22 июня. 2 часа дня. После завтрака (голый суп из протертого гороха и салат) лег продолжать читать письма Флобера… как вдруг крик Зурова: „И. А., Германия объявила войну России!“ Думал, шутит… Взволнованы мы ужасно».
«10 апреля 1942. Был в Ницце… Пушкина… Ее… нищенское существование».
И вот последняя запись в дневнике: «7 сентября 1943 года. Вторник. Нынче письмо из Ниццы: Елена Александровна Пушкина (фон Розен-Мейер) умерла 14 авг. после второй операции. Еще одна бедная человеческая жизнь исчезла из Ниццы — и чья же! — родной внучки Александра Сергеевича! И м. б. только потому, что по нищете своей таскала тяжести, которые продавала и перепродавала ради того, чтобы не умереть с голоду! А Ницца с ее солнцем и морем все будет жить и жить! Весь день грусть… Оргия нажив в Париже».
На следующий день запись в дневнике сделала Вера Николаевна Бунина: «Вчера получено печальное известие о смерти Лены Пушкиной. Бедная, умерла, не вынесла второй операции. Помню ее девочкой-подростком в Трубниковском переулке с гувернанткой. Распущенные волосы, голые икры… Кто мог подумать, что такая судьба ждет Лену? Нищета, одиночество, смерть в клинике… Лена в ссоре с братом [с Николаем Александровичем Пушкиным], не знаю, помирилась ли с дочерью? Она была умна, но, вероятно, с трудным характером… Гордилась своим родом… К Яну [И. Бунину] чувствовала большую благодарность…»
Елена Александровна была благодарна Бунину за материальную и моральную помощь в эти трудные годы. Бунины сами голодали. На востоке враг терзал родную землю. От этого боль за судьбу «родной внучки Александра Сергеевича» Бунин чувствовал острее. 4 июня 1943 года (когда Е. А. Розенмайер была уже больна) Бунин отправил письмо кому-то из своих друзей.
«Дорогой друг, три года тому назад со мной познакомилась в Ницце очень скромная женщина в очках, небольшого роста, лет под пятьдесят, но на вид моложе, бедно одетая и очень бедно живущая мелким комиссионерством, однако ничуть не жаловавшаяся на свою одинокую и тяжелую судьбу — Елена Александровна фон Розен-Мейер, на которую мне было даже немножко страшно смотреть, ибо она только по своему покойному мужу, русскому офицеру, стала фон Розен-Мейер, а в девичестве была Пушкина: родная внучка Александра Сергеевича, дочь „Сашки“, генерала Александра Александровича! И вот нынче ее письмо ко мне:
„2 июня 1943, Clinique Constance,
St. Barthelemy, Nice, A. M.
Милый Иван Алексеевич, на пасхальной неделе я чувствовала себя не очень хорошо, а во вторник 4 мая вызванный доктор срочно вызвал в 9 часов вечера карету скорой помощи, и в 10 часов меня оперировали… Думали, что я не выживу и 48 часов, но Бог милостив; видно, час мой еще не пришел, я медленно поправляюсь. Вот скоро месяц, как я лежу в клинике; недели через полторы мне предстоит вторая операция… Я еще очень, очень слаба, пишу Вам, а лоб у меня покрыт испариной от усилия. Обращаюсь к Вам за дружеским советом и, если возможно, содействием: существует ли еще в Париже Общество Помощи ученым и писателям, которое в такую трудную для меня минуту помогло бы мне, в память дедушки Александра Сергеевича, расплатиться с доктором, с клиникой, прожить, по выходе из нее, месяц в доме для выздоравливающих графини Грабовской (60 франков в день), а потом иметь возможность заплатить за вторую операцию? Все мои маленькие сбережения истрачены, но как только я встану на ноги, я опять начну работать и обещаюсь выплатить мой долг Обществу по частям. Работы я не боюсь, были бы силы!“
Вот, дорогой мой, какое ужасное и какое трогательное письмо получил я нынче. „Общество“, насколько я знаю, в Париже уже не существует, да если бы оно и существовало, что оно могло бы дать? Грош, а тут ведь не о гроше идет дело. Поэтому горячо прошу тебя обратиться с этим моим письмом к Лифарю, который, надеюсь, поможет Елене Александровне и найдет кого-нибудь из лиц состоятельных и понимающих, ведь это родная внучка Александра Сергеевича. Передай или перешли ему это письмо. Я шлю привет Лифарю и написал бы ему сам, да не знаю, куда ему писать и где он».
