В подъезде стало так тихо, что я услышал, как шумит кондиционер этажом выше.
Я знаю кое-кого, кто считает меня толстокожей скотиной, не способной разглядеть чужие чувства, даже подсунутые прямо мне под нос. Жаль, что на самом деле это не так. В этом случае мне было бы гораздо проще жить.
— Ладно. — Лиза неловко пожала плечами. — Там посмотрим.
И тут наверху что-то грохнуло. Свет от лампочки в потолке дрогнул и сделался тусклым. Потянуло гарью и железной окалиной. Люс вцепилась в мою руку, как будто это придавало ей уверенности. Ладонь у нее была ледяная, а глаза наливались чернотой — неостановимо, медленно. Я знал, что это значит, хотя раньше не видел.
Страх.
Он рос, как горькая паутина под тонкими ловкими лапами, касался лица, стекал под ноги. У меня пальцы заледенели. И под кожей, очень близко к поверхности, зашевелилось что-то, чему не следовало шевелиться. Вовсе не потому, что я терпеть не мог позволять страху управлять мной.
Просто у человека нет мышц, подходящих для этого.
— Двигаем наверх, — бросил я.
— По лестнице, — уточнил Рашид, недоверчиво покосившись в сторону лифта.
Не знаю, чем он ему не понравился, но спорить я не стал. Пробежка в десять этажей нас не убьет, а вот если мы застрянем в железной коробке, это может плохо обернуться.
— Чокнутые, — сказала Анна-Люсия, и голос у нее был как наждачка. — Вы все тут чокнутые.
Обалдеть. Кажется, я это совсем недавно уже слышал. Только в прошлый раз мне это сказал человек, нормальный офисный работник. И самое ужасное, что с ним случалось до этого в жизни, — задержка зарплаты.
У меня на душе отчетливо заскреблись кошки. А им обычно виднее, что именно следует зацарапывать.
Если тот, кто способен откусить голову большинству чудовищ, с которыми только может столкнуться человек, говорит, что ты сильно рискуешь, — это же паршивый прогноз?
Дверь была открыта.
Не распахнута. Приоткрыта, как бывает, когда кто-то забывает ее запереть. Из щели тянуло сквозняком, и я остановился. В Москве двери не принято так оставлять. Это знак, даже если других признаков, вроде крови на лестничной площадке, не видно.
Мне стало бы не по себе, даже будь я «глухарем».
— А вот и наши неприятности, — процедил Рашид.
Да уж, спасибо, капитан Очевидность. Макс молча перехватил ружье поудобнее. Вообще-то стрельбы нам следовало избежать, но всегда лучше разбираться с представителями правоохранительных органов потом, чем дать себя убить какой-нибудь твари. Я здорово сомневался, что здесь есть что-то, что можно просто застрелить, но остановить, — это Макс умел. Z-15 PROFF — не самая любимая его пушка, но на нее встает глушитель. И она более чем годится для того, чтобы превратить кого-нибудь в фарш, не слишком тревожа соседей. В этот раз он прихватил свой особенный боезапас, пули типа hollow point, раскрывающиеся при попадании в цель, как цветок. И выдержанные в святой воде пополам с солью.
Церковное благословение — для усиления эффекта.
Соль — для изгнания.
Было бы просто отлично, если бы я придумал, как включить в эту формулу воздух границы между мирами, но там не льют пули. А даже если бы лили — как бы я их вытащил?
Я снова подумал о маленьком красном пистолетике и парня, которому он принадлежал.
— Это ловушка, — сказала Марька.
— Значит, нам придется разнести ее к чертовой матери. — Макс пожал плечами. — Всего делов-то. Можно подумать, что мы в первый раз это делаем.
Храбриться — это хорошо. Намного лучше, чем разворачиваться и давать деру. Особенно тогда, когда за спиной Москва и отступать некуда. У нас, правда, и впереди тоже была Москва.
И слева.
И справа тоже.
Сплошная Москва повсюду, никакого просвета. Но это то же самое, если не хуже.
— Ладно, — сказал я. — Пошли, что ли. Если что, я позвоню Олегу и он нас вытащит.
Никто не сказал, что внутри нас обязательно должен ждать труп, о котором уже кто-нибудь куда-нибудь отсигналил. Или монстр, такой, с которым у нас не получится справиться. Слов нет, как я за это был ребятам признателен.
Внутри было так холодно, как будто кто-то открыл все окна, но даже сквозняк не смог ничего сделать с густым ароматом вербены, пропитавшим всю квартиру. Вербены и ландыша. Некоторые считают, что в цветах нет зла, а потому с и помощью нельзя никому навредить. Конечно, если у вас нет аллергии.
Вербена и ландыш — это для любви. Вот только «любовь» — это не синоним «безопасности». Совсем не синоним. Может быть, во мне действительно слишком мало доверия и это мешает мне видеть хорошие стороны многих вещей, с которыми я сталкиваюсь. Зато я вовремя вижу плохие.
Этот запах означал, что Ник выбрал самый простой способ держать при себе медиума, который был ему нужен. Самый простой — и самый мерзкий.
В эксперименте Скинера крысы умирали от истощения, чувствуя себя счастливыми. Это я к тому, что счастье не спасает от смерти. Ни крысу, ни человека — никого. Иногда любовь, может защитить от зла. Но что, если тот, кого ты любишь и есть зло?
И что, если любовь для него — ресурс, такой же, как деньги, время… Не знаю, что еще. Любая вещь, которую можно вложить в достижение своих целей.
Анна-Люсия вихрем промчалась по коридору, очень светлому и просторному. Никаких вешалок, никаких обувных полочек. Только зеркало на стене, здоровенное, как озеро. Разве что кувшинок не хватало. И уточек. Четыре двери, пятая на кухню. Дубовая, с овальным глазом матового стекла посередине.
Вот туда-то я и двинулся, сразу за Люс. Она всегда знала, в какой части мышеловки лежит сыр. И главное, как его вытащить оттуда, не потревожив спусковой механизм. Во всякое случае, я очень надеялся, что она и сейчас это знала.
За моей спиной Рашид открывал двери, чтобы Макс и Марька могли проверить, не прячется ли за ними что-нибудь такое, что могло бы откусить нам головы, когда мы расслабимся. Но там было пусто.
Ни мертвецов, ни чудовищ, охраняющих сокровища некроманта.
Марька была права. Это чертовски напоминало ловушку.
Я вошел в кухню, оставляя на бежевой плитке грязные следы и следующую минуту забыл, как дышать, потому что прямо на полу возле огромного серого холодильника лежал человек, которого я не надеялся когда-нибудь снова увидеть.
Коленями — к подбородку, сложенные ладошки подсунуты под правую щеку. И нос красный, распухший, как будто недавно плакала. Волосы у Марго до сих пор были такие же рыжие, как я помнил.
Если это действительно была ловушка на меня, то против того, кто ее устроил, у меня никаких шансов не было. Дурацкая идея — играть против того, кто способен все твои ходы просчитать заранее.
Он знал, что я от него не отстану, приманку приготовил соответствующую.
— Кир? Что ты здесь делаешь? — спросила Марго.
Тут еще куча народу была, кроме меня, а она это так сказала, будто я один. Или как будто к ней в квартиру каждый день какие-нибудь незнакомые люди заваливались, только я ни разу не приходил почему-то. Дурак какой, в самом деле.
— Не поверишь, по делу зашел, — сказал я. — Даже подумать не мог, что ты тут живешь.
Это прозвучало так, как и должно было прозвучать. Жутко глупо. Но я и раньше в ее присутствии глупости говорил. Марго осторожно села, стараясь не беспокоить спину. И что-то странное было в том, как дернулась ткань на ее плечах, когда она поднималась. Я, наверное, не понял бы, в чем дело, если бы не запах.
У нее футболка к спине присохла.
Так бывает, когда надеваешь ее прямо на рассеченную кожу и носишь так долго, что ранки перестают кровоточить.
— Что с тобой? — спросил я, опускаясь рядом с ней на корточки. Ловушка? Почти наверняка. Но я сюда не один пришел. И если я не ожидал, что найдется, кому прикрывать мою спину, мой враг тоже вряд ли мог этого ожидать.
Ее правая ладонь, покрытая белыми ниточками шрамов, метнулась прикрыть ступню с неестественно вывернутым и опухшим большим пальцем. Не дать мне увидеть это. Но я увидел.
Есть вещи, которые нельзя делать ни с какими людьми. Когда их делают с теми, кого ты знаешь, это в сто раз хуже выглядит.
— Я ужасно рада тебя видеть. — Марго улыбнулась. Так будто давно отвыкла это делать. — Ты даже не представляешь, как ужасно.
Я не верю в чудеса.
Иногда с нами происходят вещи, выходящие за предел привычной логики. Во всяком случае, нам кажется, что они выходят. Но это только потому, что мы не знаем причин по которым они происходят. Я знаю людей, которые считают чудом возможность поговорить с тем, кто уже умер. Но это большее чудо, чем способность в одиночку сыграть «полет шмеля» на бас-гитаре.
Я видел чувака, который это делает. Он из Нью-Йорка, его зовут Джоуи Ди Майо, и вы, разумеется, знаете, о ком я говорю. Его все знают, и его существование не зависит от того, верите вы в него или нет.
Если человек умеет делать то, чего не умеют другие, это и есть чудо. Как правило, это производное таланта и тренинга.
