прочту.
«Ночные оргии в доме № 10». Божественно, правда?
«Самое, вероятно, необычайное сборище этого года состоялось сегодня под утро в доме № 10 на Даунинг-стрит. Часа в четыре утра полисмены, постоянно дежурящие у резиденции премьер-министра, с удивлением увидели…» Забавно, правда?
«…как к дому подъехала целая вереница такси, из которых высыпала веселая толпа в экзотических маскарадных костюмах». Вот бы поглядеть! Воображаете, какая это была картина?
«Хозяйкой сборища, которое один из гостей назвал самым душистым букетом из всех, какие составлял до сих пор Цвет Нашей Молодежи, была не кто иная, как мисс Джейн Браун, младшая из четырех прелестных дочерей премьер-министра. Достопочтенная Агата…» Вот это уже поразительно… Боже мой!
В мозг мисс Рансибл внезапно хлынул поток света, как было однажды, когда она еще в юности пошла за кулисы на благотворительном утреннике, а на обратном пути ошиблась дверью и очутилась на сцене, в слепящих лучах прожекторов, в середине последнего действия «Отелло».
— Боже мой! — сказала она, обводя глазами семейство Браунов. — Какой же нахал этот Вэнбру. Вечно он проделывает такие вещи. Нужно пожаловаться куда следует, тогда он потеряет работу, и поделом ему будет, правда, сэр Джеймс?.. Или нет?
Мисс Рансибл умолкла и снова оглядела всех Браунов, ища в их глазах поддержки.
— О господи, — сказала она. — Жуть какая.
Потом повернулась и, волоча за собой гирлянды из тропических цветов, бежала в холл, а оттуда на улицу, к великой радости и выгоде репортеров и фотографов, уже толпившихся у исторического подъезда.
Глава 5
Адам проснулся совершенно больной и разбитый. Он позвонил раза два, но никто не пришел. Позже он опять проснулся и позвонил. В дверях появился, грациозно извиваясь, лакей-итальянец. Адам попросил принести ему завтрак. Вошла Лотти и села на кровать.
— Ну как, сытно позавтракали, голубчик? — спросила она.
— Я еще не завтракал, — сказал Адам. — Я только что проснулся.
— Вот и хорошо, — сказала Лотти. — Сытный завтрак — это великое дело. Вам звонила одна барышня, но что велела передать — хоть убей, не помню. Мы нынче утром совсем с ног сбились. Полный кавардак. Полиция явилась — я уж и не запомню, сколько времени этого не было, — пили мое вино, задавали всякие вопросы, совали нос куда не надо. А все потому, что Флосси взбрело в голову покачаться на люстре. Всегда она была с придурью, эта Флосси. Ну, вперед будет знать, бедняжка. Качаться на люстре — надо же такое выдумать! Бедный судья Какбишьего просто вне себя. А я ему говорю: что люстра была дорогая, это еще, говорю, полбеды. Можно и новую купить, были бы деньги, верно ведь, голубчик? Что мне обидно, говорю, так это смертный случай в доме и весь этот кавардак. Кому же приятно, когда люди приходят в гости и убивают себя, вот как эта Флосси? А тебе что здесь понадобилось, мой итальянчик? — обратилась она к лакею, входившему в комнату с подносом, от которого шел запах копченой рыбы, назойливо заглушаемый ароматом духов «Nuit de Noël».
— Завтрак джентльмену, — сказал лакей.
— Сколько же еще ему требуется завтраков, хотела бы я знать? Он уже давным-давно позавтракал, пока ты там внизу пудрил нос. Ведь верно, голубчик?
— Нет, — сказал Адам. — Определенно нет.
— Вот, слышал, что джентльмен говорит? Не требуется ему двух завтраков. Так что не стой тут, виляя задом. Уноси свой поднос, да поживей, не то получишь хорошую трепку… Вот так оно и бывает — стоит заявиться полиции, как сразу на всех затмение находит. Надо же, подал вам два завтрака, а какой-нибудь горемыка дальше по коридору небось ни одного не дождался. Без сытного завтрака это разве жизнь? Из нынешних постояльцев, какие помоложе, большинство по утрам только и заказывают что cachet Faivre да апельсиновый сок. На что это похоже, а этому мальчишке я сто раз говорила, чтобы не смел душиться.
Из-за двери появилась голова лакея, а с нею новая волна «Nuit de Noël».
— Простите, мадам, там внизу инспектор, он хочет с вами поговорить, мадам.
— Хорошо, моя райская птичка, сейчас иду.
Лотти убежала, а лакей бочком внес в комнату поднос с копченой рыбой и подмигнул Адаму до безобразия фамильярно.
— Будьте добры, напустите мне ванну, — сказал Адам.
— Увы, синьор, в ванне спит один джентльмен. Разбудить его?
— Нет, не стоит.
— Больше ничего, сэр?
— Ничего, спасибо.
Лакей еще постоял, оглаживая медные шары на спинке кровати и заискивающе улыбаясь. Потом извлек из-под куртки гардению, слегка пожухлую по краям. (Он нашел ее в петлице одного из фраков, которые только что чистил.)
— Не желает ли синьор бутоньерку?.. Мадам Крамп такая строгая… только и удовольствия что изредка поболтать с джентльменами.
— Нет, — сказал Адам. — Уходите. — У него сильно болела голова.
Лакей глубоко вздохнул и мелкими шажками двинулся к двери; вздохнул еще раз и понес гардению джентльмену, спавшему в ванной.
Адам немного поел. Никакая рыба, размышлял он, не бывает так же хороша на вкус, как на запах; трепетная радость предвкушения меркнет от этого слишком прозаического контакта с костями и мякотью; вот если бы можно было питаться, как Иегова, — «благоуханием приношения в жертву ему»! Он полежал на спине, перебирая в памяти запахи съестного — отвратительный жирный вкус жареной рыбы и волнующий запах, исходящий от нее; пьянящий аромат пекарни и скука булок. Он выдумывал обеды из восхитительных благовонных блюд, которые проносят у него под носом, дают понюхать, а потом выбрасывают… бесконечные обеды, во время которых запахи один другого слаще сменяются от заката до утренней зари, не вызывая пресыщения, а в промежутках вдыхаешь большими глотками букет старого коньяка… О, если бы мне крылья голубя, подумал Адам, немного отвлекаясь от темы, и опять уснул (все мы подвержены таким настроениям наутро после званого вечера).
Вскоре у изголовья Адама зазвонил телефон.
— Алло, слушаю.
— Вас женский голос… Алло, Адам, это ты?
— Это Нина?
— Как себя чувствуешь, милый?
— Ох, Нина…
— Бедненький, я тоже. Слушай, мой ангел, ты не забыл, что сегодня едешь к моему папе? Я послала ему телеграмму, что ты будешь у него ко второму завтраку. Ты знаешь, где он живет?
— А ты разве не поедешь?
— Да понимаешь, нет. Я лучше побуду дома, хорошо? Мне что-то нездоровится.
— Дорогая моя, если б ты знала, как мне нездоровится…
— Знаю, но это совсем другое дело. И вообще, ехать обоим нет никакого смысла.
— Но что я ему скажу?
— Милый, не задавай глупых вопросов. Ты сам прекрасно знаешь. Попроси у него денег, и все.
— А это ему
