«Но почему он оглянулся? – думает Алиса. – Зачем ему эта девочка, ведь разглядел уже и пронесся мимо, прямо ко мне! Ведь понял, почувствовал – сумел. Выдержал испытание, как сказочный рыцарь. Его не обмануть. Так зачем же оглянулся? Зачем смотрит ей вслед?
И отчего, ну отчего мне пришло в голову все это подстроить? Если бы не я, он никогда и не увидел бы ее, эту девочку с цыганскими глазами, никогда бы не встретил…»
* * *
В сумерках кажется серым даже поле цветущего иван-чая на опушке моего леса. Я спускаюсь прямо к воде. Утка тревожным кряканьем успевает подозвать утят, и вот уже они на безопасном расстоянии в заводи. Резко, грубо кричат серые цапли, поднимаясь на крыло. Пара куличков свистит, проносясь вдоль реки над самой водой вверх по течению.
Хорошо в любимых местах. Родной дом помогает выжить, что бы ни случилось. Пусть течет река, пусть растут птенцы и чужие лисята, а я буду приходить сюда и смотреть на мир. Буду ждать. Кто-то вернется. А может, и нет. Никогда… Но я все равно жду. Вслушиваюсь. Всматриваюсь.
Вот! Этот шорох со стороны старого моста… Я не ошиблась. Лис крадется в зарослях малины и ежевики, это его лапы чуть слышно ступают по вытоптанной нами тропке. Здесь мы ходили вдвоем.
Нет. Теперь я различаю поступь второго зверя, он полегче, и шаг короче. Все-таки я ошиблась. Вот они.
Мой старый лис – мой нежный, любимый друг, мой спаситель в минувшем несчастье. Рядом, плечо к плечу с ним, – яркая маленькая лисичка, почти лисенок. Точно такая, какой я была когда-то. Но я-то пришла сюда одна. И этот лес стал моим домом – моим, только моим. Я сама рыла свою нору, сама обживала, одна начинала жизнь. Мою жизнь…
Так мы стоим и смотрим: я – снова одна, как в самом начале жизни, напротив – пара.
Я знаю, чего от меня ждут эти двое. И я не буду драться. У меня ничего не осталось. Он играл со мной, спал в моей норе, согревал меня, когда я гибла, – теперь мой черед, и я отдаю ему все. Не за что мне драться. Нечего защищать. Ведь мне ничего не нужно. Все уже было.
Сначала я встаю боком, поперек тропы, и неподвижно, в последний раз гляжу на него. Смотрю долго, чтобы запомнить.
Наконец, изогнув спину и хвост – так легко и так красиво, как только могу, – бесшумно поворачиваюсь на узкой тропе и сперва шагом, потом рысью, нетороп-ливо, пока они не потеряли еще меня из виду, а потом все быстрее, быстрее – и вот уже вскачь, в галоп, в карьер – бегу прочь, прочь, куда ноги несут, куда глаза не глядят, – бегу из своего леса. Навсегда покидаю свою реку. Свое время. Свою прошедшую, унесенную рекой жизнь.
Я и не заметила, как пронеслась через поле, – не скрываясь в луговой траве, прямо по дороге – и вот я у поселка. Когда-то, молодой лисичкой, я таскала из крайних домов кур для своих лисят – где они теперь, эти корявые покосившиеся заборы? Эти низкие домишки, из-под крылец которых лаяли мелкие шавки, охраняя десяток кустов смородины, грядку клубники и несколько яблонь?
Тяжело дыша, я крадучись иду вдоль глухой серой стены и сторожко вслушиваюсь, принюхиваюсь… Запустение, тишина. Каменные горы недостроенных домов брошены, и сквозь проход, оставленный в бетонной стене и небрежно заделанный звенящим от малейшего касания куском железа, я проникаю внутрь. Высоко растут травы. Крошится кирпич лестниц. Темнеет провал под домом, не пахнет ничем. И никем. Даже бродячим собакам противно здесь поселиться. Но сейчас это мое спасение. Здесь я ложусь – на песок, присыпанный сосновой хвоей, наметенной ветром прошлой осени, – и закрываю глаза. И вижу свою реку.
Почему, почему мы не знаем, что это такое – старость? Лисят терпеливо наставляют в охоте, в поисках жилья, – во всем, что нужно для жизни. Кто же научит тому, что нужно для смерти?
Отлежавшись, я выбираюсь на свет. Он уже брезжит – серый свет раннего утра. Птицы не поют – пора миновала. Только черные тени с визгом носятся вокруг холма, на вершине которого высится странный дом с круглой крышей. Скользнув сквозь решетку ограды, я вижу яркий красный огонек над высокой белой лестницей, прямо над аркой замкнутого входа. Огонек горит не мигая, словно алый уголь в лесном костре. А рассвет сер, как утиный пух.
За оградой – стоячие камни, кресты и холмики. На них прежде я находила сладкую еду по весне: яйца, ломти и крошки вкусного хлеба. Сейчас ничего нет.
Узкокрылые птицы черными тенями носятся вокруг круглого белого дома, визжа, словно пули охотника. И, прячась между холмиками и камнями, я осторожно выхожу к песчаной насыпи. Наверху ее лежат две бесконечные блестящие змеи – те, что дрожат и сотрясают землю, когда по ним проносятся тяжелые одноглазые погибели – ревущие и свистящие ужасы.
У подножия насыпи тянется укрытие – густой молодой ельник. В нем еле заметная тропка. Голова клонится к земле от усталости, и неторопливо, то рысцой, то шагом, я ухожу вдоль дороги – дальше, дальше, дальше…
3. Тени от облаков (август)
The pangs of the despised love…[21]
Shakespear. Hamlet.Вот-вот объявят, что нужно отключить мобильные телефоны. Все торопятся: последние слова прощанья, последние смски – в салоне борта «Москва – Бишкек» перезвон мелодий, писк витающих в эфире слов…
А я смотрю в иллюминатор на поле аэродрома. Никто не звонит и не пишет – уже неделю. Вечность. И мне писать некому. Как все оборвалось… Разве так бывает? Бывает, со мной только так и бывает. Ну вот, опять слезы – и я не поворачиваю головы, чтобы их спрятать.
Я в коконе абсолютной тишины. Как в яйце МТС. Смешно… И все время слезы – что это со мной?
Произошло самое страшное в моей жизни. Вот что со мной. И вынести это невозможно. Не удастся, наверное. От любви умирают. Теперь я понимаю. Что же мне делать? Нет, я не дам себе погибнуть.
Вот поехала в далекую экспедицию, в дикие горы. Якобы изучать киргизских лис. Я знаю: горы, небо и свежий солнечный ветер – последнее средство. Конечно, есть еще новая любовь, но это не для меня. Я не смогу.
Какая нелепость эта цель – избавиться от любви. А что я буду делать потом? Без нее? Тоже умирать, только медленнее и не так мучительно?
Самолет уже в воздухе, и впервые я едва это замечаю. Разобьется – и пусть. Других жалко – тех, кто прижимал к уху свои живые, говорящие человеческими голосами мобильники, кто дрожащими руками набирал номера, кто боится сейчас потерять жизнь – ведь она так прекрасна… А мне, наверное, лучше сразу, чем вот так мучиться.
Да, случилось самое страшное. Я ведь не шучу. И не преувеличиваю, ничуть. Жизнь была длинная, опыт страданий серьезный, а вот такой боли – никогда. Именно опыт говорит: можешь не пережить. Ты, наверное, не поняла: статуя Свободы каменная, а ты – живая. Сердце не выдержит – и все.
