– Спасибо! Я тоже рада встрече с вами, но это все же не концерт. Это родео. Сейчас мы споем гимн. Вы уж потерпите. Для меня большая честь здесь находиться. – Это было сказано с таким искренним чувством, что люди и впрямь успокоились и обратились в слух. – Для всех нас, американцев, эта песня очень много значит. – Она намеренно брала их за живое. – Прошу вас, вдумайтесь в ее слова и помогите мне ее исполнить.
Она ненадолго склонила голову. Трибуны молчали. Потом оркестр заиграл – лучше, чем любой профессиональный коллектив. Они играли для нее, а она пела для жителей Джексон-Хоула, для туристов, для друзей, для техасцев и для Гордона.
Главным ее слушателем сегодня был он, и она надеялась, что ковбой это понимает. Она знала, что значит для него родео, – то же, что оно значило в детстве для нее, техасской девчонки. Это апофеоз его существования – по крайней мере, оставалось таковым до этой минуты. Сейчас он был способен думать только о ней. Никогда еще он не видел такой красивой женщины и не слышал такого красивого пения. Если бы у него имелась запись гимна в ее исполнении, он бы только и делал, что слушал ее, забыв обо всем на свете. Ни он, ни остальные слушатели не могли удержаться от слез.
Когда она допела, публика словно осатанела. Певица помахала на прощание рукой и галопом покинула арену, прежде чем безумцы будут штурмовать заграждения и набросятся на нее. Никто не успел опомниться, а она уже вылетела в воротца, швырнула микрофон техасцу, кинувшемуся ее целовать, спрыгнула с лошади и буквально растворилась в толпе. Путь ее лежал к загонам, к Гордону. Ее трясло от воодушевления.
Никто так и не разобрался, куда она подевалась. Чтобы затеряться в толпе, надо было торопиться во весь дух, что она и делала. Даже Хартли потерял ее из виду. Мэри Стюарт и Зоя всерьез забеспокоились, но сама она отлично знала цель своего бегства. Старый опыт подсказал ей, где находятся загоны. Не прошло и пяти минут, как она нашла Гордона в загоне под номером пять. Он все еще пребывал в ошеломленном состоянии. При ее появлении ковбой покачал головой. Он быстро, как обезьяна, спустился по шесту, такой рослый, что она едва доставала ему до плеча. Таня радостно улыбалась.
– Почему вы не предупредили меня о своем намерении? – Гордон выглядел обиженным, но при этом было видно, как он растроган ее пением.
– Я получила предложение спеть в последнюю минуту.
– Потрясающе! – воскликнул он, гордясь ею. Неужели он познакомился с такой удивительной женщиной! Последние дни и так были для него, как сон, а теперь он стоял с ней рядом, болтал, как со старой знакомой. На нем были серебристо-зеленые кожаные штаны, сапоги с ручной вышивкой и звенящими серебряными шпорами, ярко-зеленая рубаха, серая ковбойская шляпа. – В первый раз в жизни слышу такое исполнение!
Вокруг сновали люди, но никто, кажется, не догадывался, с кем он беседует. .
– Вы сочтете меня сумасшедшей... – Она вдруг смутилась, как девочка. Тихо, еще не зная, хочет ли она сама, чтобы он ее расслышал, Таня пробормотала: – Я пела для вас. Мне хотелось, чтобы мое пение принесло вам удачу. Хотелось, чтобы вам понравилось.
Как ни ласков был его взгляд, она не могла побороть смущение. Он тоже был смущен.
– Не знаю, что вам и сказать. Мы же с вами почти незнакомы, Таня...
Таня! Таня Томас! Он был готов ущипнуть себя: не снится ли ему все это? Что с ним происходит? С ним ли она говорит? Неужели это с ней он ездит с понедельника по горным тропинкам? С ума сойти! Такое может только присниться.
– Вы получили от меня подарок, а теперь отплатите мне тем же – сделайте подарок мне. – (Он испугался, что не сможет выполнить ее просьбу. Впрочем, сейчас Гордон был готов ради нее на все.) – Останьтесь целым и невредимым – это все, что я от вас требую. Будьте осторожны. Даже если это значит проиграть по очкам. Поймите, Гордон, жизнь важнее всего остального. – В ее жизни было столько расставаний, столько нелепостей, столько людей рисковали всем ради пустяков... Не хватало только, чтобы он убился из-за несчастных семидесяти пяти долларов, слетев с дурня мустанга! Она не видела разницы между родео и корридой. И там, и тут риск неоправданно велик, и человек должен уметь вовремя выйти из борьбы.
– Даю вам слово, – хрипло произнес он, глядя ей в глаза. У него подкашивались ноги.
– Счастливо! – Она дотронулась до его руки, и он ощутил прикосновение ее замшевого рукава.
В следующую секунду она буквально растворилась в воздухе, заметив собирающихся вокруг них людей, и, прежде чем защелкали затворы фотоаппаратов, кинулась обратно на трибуну. Теперь, когда ее засекли, оставаться было безумием, но она не могла заставить себя уйти, не посмотрев его выступления. Путь назад занял у нее не менее пяти минут, но она добралась до места без происшествий. Сердце колотилось у нее не из-за буйства толпы и не из-за событий на арене, а из-за Гордона. Никто никогда не волновал ее так, как он: Таня знала, как это опасно для обоих: ей совершенно ни к чему новый скандал, а ему – переворот в жизни из-за певички, которая менее чем через две недели все равно запрыгнет в свой автобус и укатит прочь.
– Куда ты запропастилась? – Зоя была вне себя от волнения, Мэри Стюарт и Хартли тоже. Они уже были готовы поднять тревогу из-за ее исчезновения.
– Простите меня! – взмолилась она. – Я не хотела вас волновать. Просто мне пришлось долго протискиваться сквозь толпу, а тут еще Гордон... – Объяснение как будто не вызвало придирок.
Все сели, но не прошло и тридцати секунд, как Мэри Стюарт наклонилась к ней и прошептала:
– Врунья! Ты ходила его искать.
Таня избегала ее взгляда: пока что ей не хотелось ни в чем признаваться – он окончательно ее покорил.
– Вот еще! – Она отмахнулась и сделала вид, что смотрит первое выступление – метание лассо, всегда вызывавшее у нее скуку.
– Не ври! Я все видела. – Их глаза встретились. Мэри Стюарт заговорщически улыбнулась: – Будь начеку!
К ним уже протискивалась первая дюжина любителей автографов. Она добровольно выставила себя на всеобщее обозрение и теперь не считала себя вправе отказывать.
Так продолжалось весь вечер: вместо того чтобы наблюдать за коллективным связыванием бычков, акробатической выездкой, скачкой на неоседланных мустангах и на бычках, она раздавала автографы.
Потом она увидела его. Ему достался злобный, брыкающийся жеребец, хоть и оседланный. Скачка на оседланных мустангах была вдвойне опасной: ковбой засовывал одну руку в узкий рожок на седле и мог под конец спрыгнуть только с одной стороны, чтобы выдернуть руку. В противном случае мустанг мог таскать его по арене вниз головой минут десять, прежде чем его остановят. В детстве она видела много несчастных случаев, связанных с этим номером программы.
