— Х-холодно, — передергиваясь в сыром, сказал Вест. Он шел за Ткачом. От нас остались одни голоса, подумал он.
— Недалече уж, — отозвался Ткач и сказал, помолчав: — Плохо это.
— Что плохо, что недалече?
— Что склад у Фарфора тут был, плохо. Что склад плохо и что здесь — плохо. Наползают, гниды, забыли, как их тут жарили. Ты давай теперь за мной след в след, подорваться раз плюнуть.
— Да мне уже приходилось. — пробормотал Вест, — приходилось взрываться.
— Это где это? — тут же спросил Ткач.
— Это давно. Очень давно. Так, кажется, что и не было, вот как давно. Сам смотри не подорвись, заговорщик… Ты чего в Квартале-то молчал?
— Нельзя было в Квартале, я ж тебе объяснил потом. Да и ты что за птица…
— Что?
— Я говорю, я тогда думал так: что за птицы?
— Это про меня?
— Про тебя… на проволоку не наступи.
— Вижу. Черт, стемнело быстро как. Дальше куда?
— Видишь домик? Ну, сарайчик такой, вон чернеет — к нему. В десяти шагах остановимся, ближе лезть не моги ни в коем разе.
— Ясно. А что, теперь ты понял, что я за птица?
— Я еще тогда понял. Почти сразу.
— Ну-ну. Я вот до сих пор нет.
Город. Перекресток Пятой и Шестнадцатой
Полдень. (Продолжение)
Посреди зала зияла огромная дыра в полу, а над ней, в проломе купола, голубело небо, и ползла тучка.
— Где они? — спросил Вест.
В глубине закашлялись и заругались в два голоса, потом Ларик — он был жив — от окна сказал:
— Я вижу один. Из-за угла хобот торчит.
Вест отошел от края провала, побрел, спотыкаясь и припадая на обе ноги сразу, сквозь неосевшую пыльную мглу к орудию. На станине сидел Дьюги, горестно оглаживая отстегнутый протез. Ему его расщепило и раздробило низ. Тоже по ногам, подумал Вест.
— Во, — показал Дьюги протез.
— Пять выстрелов имеем, — доложил угрюмый Литейщик, пнув оставленные ящики — один нераспечатанный, и другой с двумя снарядными жирно поблескивающими телами. Остальные ящики валялись на полу вперемешку с гильзами, и все было щедро присыпано крошевом.
— Что ж вы так, — сказал Вест. Он вспомнил, что, оказывается, не слышал ответных выстрелов. — Экономить надо было. Так нам до вечера не продержаться. — Он заметил, что Дьюги с Литейщиком переглянулись.
— И два другие тоже там, — сообщил, подходя, Ларик. Он не был даже ранен. — Стоят себе.
— Командуй, командир, — сказал Дьюги.
— Что ж командовать. Надо ждать, — сказал Вест. — И Наума найти. В какую сторону он направлялся, к площади?
— К площади, к площади, — сказал Дьюги. Нехорошо как-то сказал.
— Ну вот. Я попробую сходить…
— Он сходит. — Дьюги кивнул на Литейщика. Тот поднялся и сразу ушел. Вест почувствовал, что надо что-то сказать.
— Странно они себя ведут, нет? — сказал он.
— Лишь бы не убили, — отозвался Дьюги, не отводя тяжелого взгляда, Дьюги пристегнул ногу и постучал ею. — Ежели Наум не отыщется, ты их, — мотнул в сторону выбитого окна, — сделаешь. И отговариваться не пробуй, мы тебе не твой дружок Пятьдесят четвертый. Он, я так думаю, давно уж дернул подальше. Ты, это, значит, покудова во-он там сядь, не приведи случится что-нибудь с тобой… Ларик, там же побудь…
Вест сел в нишу. Надо же, до чего несуразно, подумал он. Как будет несуразно, если все так… Ларик шумно завозился рядом.
— Да чего ты, — сказал он, по обыкновению ухмыляясь, — чего тебе три танка? И уйдем. И без Наума уйдем, обойдемся, он уж давно у нас на подозрении.
— Чьи танки, а? — разлепляя губы, спросил Вест.
— Гатовы, надо думать, а там, конечно, кто знает… Инсургенты, думал Вест, защитники баррикад. Нет, война это когда народ воюет, а так — это пауки в банке. Впрочем, народ можно вывести на баррикады и там же, на баррикадах, для собственной надобности и положить, и тогда, что Гату убрали, это благо, хотя кто мне сказал, что это Гата был ближе всего к осуществлению не знаю уж чего — переворота, очередного выступления, бучи, заварушки, провокации… Собственно, сказал мне Наум, а я и самого Гату в лицо не знаю.
— Скажи, Ларик, — повернулся Вест, — а зачем тебе на Ту сторону?
— На Ту сторону? — хмыкнул Ларик. — Нужен я там больно. Мне из Города бы только, я бы там сам…
Это была новость. Вест очень удивился и спросил:
— А ты знаешь, что там, за хребтом? Ты бывал?
— Зачем бывал? — сказал Ларик. — Говорят.
— Ах, говорят…
Но Ларик завелся с полоборота и принялся рассказывать и расписывать чудеса и прелести, которые скрыты за южными горами и южной степью, теплынь и завались настоящей жратвы, и это снова были сказки про луну из швейцарского сыра и землю из земляничного торта, каких Вест уже наслушался от таких же вот безномерных и неприкаянных, откопавших, трясясь от бессознательного ужаса, на Пустоши ржавый автомат и вообразивших себе, что теперь они — что хочу, то и ворочу. На деле всего-то они могли легко перебарывать или совсем не ощущали заложенный в вокерах вообще понуждающий импульс к работе, и к работе именно коллективной, а никак не индивидуальной, и посему записаны были в безномерные, как диктовалось то Уложениями, ни малейших отклонений не признающими. Но все равно оставались они вокерами в сути своей, сами не подозревая, отчего Пустошь внушает им такой страх. А между тем причина состояла в физиологической невозможности существования отделенной от других особи. Вест долго вспоминал и наконец вспомнил слово — экстравертность. Насаждаемая экстравертность, экстравертность обязательная, как воздух, как сама жизнь, подмена социологии физиологией, физиология как общественная наука… У Веста язык чесался назвать все это муравейником, но это значило бы погрешить против истины. Нет, все-таки общество. Нет, все-таки не особи, а индивидуумы. Может быть, именно они, безномерные, которые здесь становятся бандитами, которым уготовано быть бандитами, потому что, изуродовав в них Человеческое, их не сделали даже полноценными вокерами, — они-то и несут еще в себе какие-то крохи, еще что-то способное повернуть вспять, к Человеку. Но почему-то совсем не воодушевляет, что, оказалось, человеческое в человеке не истребить даже таким страшным способом. Потому, наверное, что им это уже не надо, они уже забыли, забыли, не создав своего, и значит, нет здесь народа, и никто не пойдет на баррикады…
И значит, Гату Наум ликвидировал зря? — подумал Вест и невесело засмеялся. Нет, Наум ничего не делает зря…
Город. Заброшенный особняк
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
