засиживаемся до самой темноты, пока паб не начинает наполняться посетителями и не становится шумно. Рэфик с Логаном уходят первыми. Инспектор крепко жмет мне руку.
– Берегите себя, Кэт!
– Обязательно. Спасибо вам за все!
Она меряет меня долгим взглядом и направляется к двери.
– Логан, я жду в машине. Особо тут не прохлаждайся.
Он улыбается.
– С ней не забалуешь.
Проходящий мимо посетитель невольно подталкивает нас друг к другу, и я обнимаю детектива за шею.
– Всего хорошего, Логан!
Он прижимает меня к себе.
– Лучше Крейг.
– Мне больше нравится Логан, – говорю я, – у меня слабость к супергероям.
Он отстраняется и кивает с серьезным видом.
– Понимаю.
– Огромное спасибо за все…
– Можете не благодарить – мы просто делали свою работу.
Я улыбаюсь и целую его в щеку.
– Все равно я очень благодарна.
Логан смотрит мне в глаза так долго, что я жалею о своей сдержанности.
– Мой номер у вас есть, Кэт. Вы знаете, где меня найти.
И он тоже уходит, оставив меня в приподнятом настроении. Я и в самом деле знаю, где его искать.
Прощаться с Анной и Виком почему-то проще. Анна порывисто обнимает меня, целует в обе щеки и приказным тоном велит: «Берегите себя!» Вик грустно улыбается, вокруг глаз проступают морщинки.
– Простите меня…
– Вик, это уже не имеет значения. – Я его обнимаю, жму руку.
– Я так любил ее, – признается он.
– Знаю, Вик. Думаю, Эл тоже знала.
Он моргает и отворачивается. Пожалуй, нам не стоит больше встречаться, ведь во мне он видит Эл.
Из паба я ухожу одна, но ничуть не пугаюсь, когда из тени выступает знакомая фигура и загораживает проход. Наверное, мне уже нечего бояться.
– Здравствуйте, Мари.
Проезжающая мимо машина бросает золотистые отблески на ее кожу, на глаза.
– Как вы, Кэтриона?
– Могли бы заглянуть в паб, посидеть с нами…
– Я не знала, будете ли вы мне рады. – Улыбка у нее невеселая, и она правильно сделала, что не зашла, но зачем говорить ей это сейчас?
– Эл было бы приятно.
Она нервно стискивает затянутые в перчатки руки.
– Я не смогла помочь ей, зато помогла вам. – Щурится от света фар. – Я вас спасла, так ведь?
Я смотрю на красивый шарфик, на кожаные перчатки, на безупречный макияж, которые прячут ужасные шрамы. Подхожу ближе, беру ее за руки и киваю. Как ни странно, Мари действительно меня спасла. Ей удалось растормошить меня и напомнить, что такое страх и насилие.
Улыбка Мари ослепительная, пальцы крепко вцепляются в мои.
– Будьте счастливы, chérie. Vis ta vie[16]. Ради нее!
Она резко отворачивается, обдав меня облачком «Шанели», и уходит.
* * *
Я отправляюсь в дом одна. Мне не хочется оставлять Эл на съемной квартире, но возвращения сюда она заслуживает еще меньше.
Вытоптанные лужайки на Уэстерик-роуд усыпаны окурками, пустыми бутылками и пакетами. Я поднимаюсь по каменным ступеням к большой красной двери. Уже несколько месяцев дом стоит запертый. Когда поверенный вручил мне увесистую связку, я долго сидела, перебирая ключи, и вспоминала окрик: «Беги!», темноту и грохот, ночной засов, который я никак не могу открыть… Теперь я недрогнувшей рукой выбираю нужный ключ, с тяжелым лязгом проворачиваю его в замочной скважине, толкаю дверь и вхожу. Прежний запах старого дерева и старых вещей стал слабее – его перебивает дух запустения, покинутости, и я чувствую облегчение. На коврике лежит конверт, адресованный мне, – письмо из Национального архива Шотландии. Поднимаю, кладу в карман.
На паркете, перилах и дедушкиных часах играют зеленые и золотистые лучи, но я не смотрю на витражное стекло и не иду наверх. Поверенный предложил составить опись, до которой мне нет дела. Я велела продать дом вместе со всем содержимым как можно скорее. Росс наверняка меня поддержал бы. В конце концов, кому нужна тюрьма без узников?
Я пришла ради себя, ради всего, что оставляю позади. Мне никак не удается забыть о случившемся и жить дальше. Я до сих пор не стою жертв Эл и мамы, не могу примириться сама с собой. Надо стряхнуть это горестное уныние, эту чертову неблагодарность – ведь, пока барахтаюсь в них, я подвожу Эл еще больше. И все же меня не покидает ощущение неправильности, незавершенности происходящего.
Вхожу в тень под лестницей, отдергиваю черную штору. Чихаю от пыли, зажмуриваюсь и дохожу до конца кладовой. Открываю шкаф, включаю фонарик и спускаюсь в Зеркальную страну в последний раз.
Сквозь щели в крыше пробиваются солнечные лучи. Я вдыхаю запахи сырого дерева и затхлого воздуха, чувствую, как бегут мурашки и встают дыбом волосы, слышу эхо нашего шепота, смеха, криков. Внизу поворачиваю влево, не глядя вправо, и иду до самой прачечной. Кровь Росса смыли, у «Сатисфакции» больше нет ни оружейной палубы, ни припасов рома. Я иду на главную палубу и сажусь, скрестив ноги, смотрю на зеленый океан и белые гребни волн, на синее небо и пышные кучевые облака, на Веселого Роджера с нарисованным черепом и перекрещенными костями, на уродливый призрак корабля Черной Бороды над пустым крюком для кормового фонаря.
Не знаю, сколько я тут просидела. Достаточно долго, судя по меркнущему свету, который сочится в окно прачечной. Я не знаю, о ком или о чем думала, но по возвращении чувствую решимость, печаль и облегчение.
Встаю, растираю затекшие ноги и руки, снимаю Веселого Роджера и аккуратно складываю. Провожу пальцами по меловым линиям, по каменным стенам. У подножия лестницы в последний раз оглядываю Зеркальную страну: ее территории и границы, ее кирпичи и дерево, ее паутину и тени. Взбираюсь по ступеням, закрываю дверь и запираю на засов.
Разжигаю плиту, держу руки над пламенем и чувствую, как по телу разливается тепло. Достаю из конверта заказанные несколько месяцев назад свидетельства о рождении – мамино и еще четыре, на Дженнифер, Мэри, двух Маргарет. В метрике Мэри Финли отцом указан Роберт Джон Финли, рыбак. Дата ее рождения – третье марта тысяча девятьсот шестьдесят второго года, четырнадцать часов тридцать две минуты. Смотрю на мамино свидетельство. Нэнси Финли родилась третьего марта шестьдесят второго, в четырнадцать пятьдесят четыре.
Сажусь за кухонный стол. Близнецы! Мама и Ведьма были близнецами. Не зеркальными, как мы с Эл, и даже не идентичными. Мама – светловолосая и миниатюрная, Ведьма – темноволосая и рослая. И все же они двойняшки. Вспоминаю ненависть в глазах Ведьмы – ненависть к родной сестре, – и очередная волна стыда угрожает смести хрупкую умиротворенность, которую мне принесло прощание с Зеркальной страной…
Я смотрю на доску с колокольчиками, затем в окно. Стену сада заливает яркий солнечный свет, кроваво-красных букв нет и в помине. Я никогда не узнаю, на самом ли деле они звонили и было ли написано на стене «Он знает» в нашу последнюю ночь с Россом. Я никогда не узнаю, шепнула ли Эл: «Беги!» – прямо мне на ухо. Впрочем, неважно. Зеркальная страна существовала потому, что мы в
