Все он выдохнул с совершенной отчетливостью, но вот не поверили, сохранили надежду проникнуть в сердцевину и в глубь, обнаружить, утаиваемое единство раздробленно говорящей персоны. Взялась за гуж Барбара Коппл, фигура не менее Аллена примечательная: совесть и ярость американского документального зрения с двумя «Оскарами» за отчеты о пролетарском бунтарстве в Кентукки и Миннесоте — будто сама стихия вырвалась из киноглаза, став кристаллами ненависти. Не дождетесь увидеть засыпанным ров меж наемной работой и капиталом, время мира еще не пришло, возможно и не придет. Дело не в том, чтобы Труд освободить (он давно уж свободен, человек беспрепятственно волен себя продавать, а другой человек вправе купить его силы и время), но в том, чтобы его уничтожить, ослепительно провозвествовал молодой Карл Маркс. Барбару прославил общественный ангажемент, Вуди — это комизм и неврастения средневерхнего слоя Нью-Йорка; их встреча исполнена странности, но там, где соприкасаются корни вещей, все лежит близко, все сцеплено и переплелось. Чего хочет Коппл? Самой малости — сделать фильм о настоящем Аллене и его отношениях с корейской девчушкой Сун И, ныне взрослою барышней и законной женой режиссера, ради которой он выпроводил Миу Фарроу, свою предыдущую спутницу и приемную мать кореянки. Вуди привык играть на кларнете, это коронное его увлечение, перенесенное, в отличие от скрипки Эйнштейна, в публичную сферу (и Эйнштейнова скрипка, впрочем, незамедлительно сделалась мифологичной, почище свирели Пана иль дудочки Марсия), дабы ни единою нотой не выпасть из социального интереса. В промежутке меж фильмами он собрал свою нью-орлеанского покроя команду и отправился показывать all that любительский jazz европейцам — 23 дня турне, 18 городов континента, приглашенных воззриться на Аллена во плоти, а Барбара Коппл поехала с ним, уговорив его свидетельствовать перед камерой. Никаких затруднений, он ей ответствовал, снимай, сколько влезет, не жалеючи пленки, я в твоем полном распоряжении хоть круглые сутки нон-стоп, и она принялась разматывать эту самоигральную жизнь («I just wanted life to unfold»).
Профессионально игнорируя объектив, чтобы предстать как можно естественней, в требуемой стилистике документа, он тут же затевает брюзгливую исповедь, мешанину воспоминаний, перемежаемых реестрами прихотей и, разумеется, фобий, так четко распределенных по маршруту гастролей, что с каждым городом рифмуется свой неповторимый кошмар. Очень боюсь собак, признается он, перемещаясь из центра Европы на юг. Подойдет и укусит, хуже того — лизнет и оближет, по мне спокойней, чтоб укусила, предпочитаю оказаться избитым, только бы не облизанным. Ему нужна личная, и для подруги запретная, ванная, бормочет он в Вене, такая отдельная комната про запас, которую он всегда арендует в гостиницах, мало ли что может произойти. А перебравшись на новое место, допустим, в Мадрид, необходимо безотлагательно убедиться, что не забыл взять поливитамины, аспирин для детей, антибиотики — мои лекарства, о Господи, всюду должны быть со мной, от Манхэттена до Венеции, где он приглашает Сун И посмотреть на каналы и в лодке лепечет об ужаснувшем его гондольере, готовом в любую минуту перерезать им горло, и никто не узнает. Корейская девушка улыбается, безропотно снося монолог, сопровождающий это плавание на неподвижных волнах гротескного Стикса туристов. В Милане недреманное око Барбары Коппл запечатлело пару в варварски-прекрасных апартаментах отеля, оснащенных ренессансным бассейном; для своих шестидесяти Вуди неплох, но жена посвежее, ей нет тридцати, и сей факт подчеркнут бикини. В корейском детстве, длит ту же неостановимую интонацию Аллен, она шлялась по улицам и ела из мусорных ящиков, как давно и сколь странно то было, а девушка по-прежнему улыбается, не упомянув Миу Фарроу, за шкирку и на свою голову ее оторвавшую от помойки. Наконец она размыкает уста, ставя ему на вид недопустимое отношение к оркестрантам — он снисходит лишь до старого друга банджиста и плевать хочет на остальных, для которых у него нет ни доброго слова, ни приятного жеста: подойди и скажи им, как они хороши, ты с ними в одной комнате и молчишь, это похоже на поведение сумасшедшего.
Непоправимый ньюйоркер, он окружен европейской молвою и славой, толпы заснятого Барбарой Коппл народу ищут дотронуться до него, разжиться автографом, исподтишка щелкнуть фотозатвором; скромный концерт, в какой бы город он его ни привез, утопает в сентиментальных слезах и глохнет в шквалах энтузиазма, но один неподражаемый звук слышен, сколько ни забивай его аплодисментами, — брюзжание неврастенической псевдоисповеди: собаки, ванная, лекарства, гондольер, жратва из мусорки, старость, любовь, все, что вы знали о сексе и боялись спросить, а мой аналитик говорит, чтоб я попробовал. Исколесили Европу, вернулись в Нью-Йорк, навстречу вышли папа и мама, ему 96, она помоложе — 93 с половиной. Будь Вуди аптекарем, он заработал бы больше, рассуждает не утративший замечательной шевелюры отец. А мое мнение, шевелит ярко-алыми губами мамуля, что с азиатскими девушками гулять нечего, если так и дальше пойдет, евреи вообще скоро вымрут. Кореянка стоит подле и ласково улыбается.
Барбара Коппл мечтала заполучить настоящего Вуди Аллена и услышала великолепно разыгранный, непроницаемый монолог, слившийся с голосами его киногероев, ничего не прибавивший к их говорению из рассыпанных осколков сознания. Она осколки собрала, сложила из них композицию, еще раз прокрутила акустику, и сквозь руководимый кларнетом любительский джаз вновь просочился носоглоточный тембр — заполнив весь кадр, завиваясь над веницейским каналом, торя звуковые дорожки в родимом рассыпчато-каменном Яблоке. Перед нею был Зелиг из греческого ресторана, летчик, индеец и негр, существо с множеством «я» и без определенных признаков пола, безличная мужедева, одержимая страстью рассказывать свои сны.
07. 05. 98БЛАГАЯ ВЕСТЬ СИРЕН
Ударившись о глыбу льда, корабль будет ранен, в дыры хлынет инъекция Океана, корпус, явив небосводу корму, промерит всю толщу и станет ржавеющим левиафанным форпостом донного праздника, в труху обратятся скелеты, бельевое голландское полотно и камчатные скатерти, проглоченные рыбами кольца, ожерелья, монеты тускло заблестят сквозь фосфор и обрушат котировку темноводных бирж, века назад воздвигнутую золотым запасом галеонов, — но смерти нет, и не бывать «Титанику» поживой глубины, пока Селин Дион не допоет любовь. Сирены древности истребляли корабли соблазном голосов. Чтоб совладать с обманом, герою странствий пришлось измыслить одну из первых концептуальных композиций: веревки для себя, воск для ушей матросов, плебс на веслах слышит тишину и не догадывается, чем ему грозит звучание, аристократу ведомо острейшее из наслаждений — зрелище собственной гибели, от которой он хитроумно застрахован. Еще бы жиру, войлоку и меду, да к этой приторной податливости немного социального протеста, допустим, требование принимать в художественные академии всех желающих, поскольку все равны перед искусством — и вылитый Йозеф Бойс, заменивший бородой и шкурой шляпу. Сирены современные, и в том числе Селин Дион, уже не губят, а мирволят. Где раньше была смертельная ловушка, там сегодня округа спасения, эскортирование слабых и недужных, блаженный конвой потерпевших, неподдельность акустического утешения. Они желают пусть не уничтожить, — размягчить и продавить материю несчастья, сделать ее менее фатальной. «Титаник», показав, каким должно быть творчество, созидаемое артистической элитой на потребу миллиарда зрителей и ради миллиарда долларов, не оставил в неведении и относительно канонов планетарного пения. Обогревающее милосердие, елей с бальзамом, соболезнование болезным и вместе — реяние ангелической светозарности, надмирное спокойствие, ласковый сомнамбулизм, будто остуженное свеченье обратилось в дух, в мелодию.
Летописцам идей и событий, в массе своей равнодушным к необычным феноменам духа и тела, к новой психоантропологии, не уйти от гипотезы происхождения загадочного племени эстрадных певиц, так обязывающе названных дивами. История знает сверхпопулярные женские голоса, ими не удивишь, но нынешняя генерация звезд, и в том ее абсолютная новизна, вырвалась из территорий известности, освоив мифологическую участь всеприсутствия (осознать перемену позволяет новелла Кафки «Певица Жозефина и мышиный народ», в параболической форме трактующая и об этом). Каких-то полтора десятка лет тому о них, как об особой биологической популяции, еще не догадывалась даже взрастившая их впоследствии поп-культура. Кэйт Буш, к примеру, могла б играючи заткнуть за поясок с дюжину теперешних владетельниц сердец, но волей объективно-исторических причин (коммуникации тогда уже имелись — не было настройки на волну и готовности к тотальной сдаче сладкогласию) не доросла до земшарной отзывчивости, до повсеместного отклика на свою стойкость и жалобу, что удается не превосходящим ее ни талантом, ни волшбою, ни рвением сиренам девяностых. И уж подавно не было созданий этих в роке, который тем отличен от popular culture, что не ведает всемирности и не домогается ее. Такое суждение, вероятно, покажется странным, но я настаиваю: рок, взятый в чистейших, беспримесных образцах, рок, раздвинувший аудиторию до десятков и сотен миллионов двуногих без перьев и в оных, сроду не обращался ко всему человечеству (даже когда прямо адресовался к нему) и не пытался сформулировать его универсальную идеологию. Рок-музыка выражала ценности определенной среды, поколения, бунтарского класса и этим ограниченным в социальном пространстве и времени сферам посвящала свой вызов, пример и послание. Классический, со всеми его ответвленьями, рок, окончательно извергнувший свое бытие в чудной блевотине панка, на исходе 1970-х — это представительство конкретного, а не универсального опыта, групповой, а не гуртовой чувствительности. Обдолбанный Вудсток не для того валялся в грязи, чтоб упокоиться на волнах общечеловечьего братства («Му generation», — кричали и пели и ломали гитары «The Who»). Абстрактные категории соборного всеединства, безусловно, кое-что значили в сбивчивой иерархии его мозга, они декларировались в листовках и песнях, однако насущной задачей представлялась хиппистская свальная коммунальности Непала и Калифорнии — взаимообразное трение двух-трех десятков знакомых тел.
