— Вот это да! Какая большая! Не хуже украинской! Пять сантиметров в диаметре! Банзай, японцы!
После двух лет пребывания японцев в Сибири многие русские стали вставлять в свою речь японские слова «банзай», «ка ничево» и другие. А на столе у Антоновского появился русско-японский словарь.
35
Весной 1948 года во всей округе случился ужасный переполох. Из Москвы пришло сообщение о том, что по итогам Всесоюзного социалистического соревнования шахта Южная, на которой работали только пленные японцы, заняла первое место и награждена переходящим Красным знаменем ВЦСПС, а также премией в 150 000 рублей. То есть в Москве не учли (или не знали), что Южной шахтой управляют японские военнопленные, а просто по цифрам добычи угля присудили им первое место. Исправить эту ошибку не решился никто — ведь награды за результаты соревнования утвердил лично товарищ Сталин. Кто мог доложить Сталину, что соревнование с русскими шахтерами выиграли пленные японцы? Да его бы тут же и расстреляли!
В результате знамя ВЦСПС оставили в обкоме партии, а победителей Всесоюзного соревнования построили на плацу и вручили им небольшие подарки — варежки, меховые шапки и прочие мелочи в общей сложности на сумму 10 000 рублей. А про остальные деньги сказали, что они уйдут на строительство Дома культуры в областном центре…
36
Летом 1948 года в бараке пленных японцев один шахтер сказал:
— Слушайте, сегодня в шахтном люке я слышал от русского шахтера Николая — вы его знаете, он никогда не врет… Так вот, он сказал, что видел на станции эшелон с японцами. Они ехали на восток и пели веселые песни. Наверняка это наших стали отправлять в Японию.
— Врешь! Не может быть!
— Я никогда не вру…
Потом рабочие лесного склада сказали, что им подали порожняк с несколькими вагонами, на которых по-японски написано «Кикоку банзай!», то есть «Ура, возвращение на родину!».
Японцы побежали посмотреть на эти вагоны и действительно своими глазами увидели эту надпись. Вечером весь лагерь был в сильном возбуждении. Еще бы! Наверняка в этих вагонах везли японцев из других лагерей.
Но одновременно появились другие слухи, разочаровывающие. Одна из «мадам» на Северной шахте сказала:
— Вчера через Заречную прошел эшелон с японцами. Но не на восток, а на запад. Я сама видела. И в каждом вагоне были охранники с автоматами. Очень злые, свирепые.
— Откуда ты знаешь, что это были японцы?
— Ну как? Такие же узкоглазые!
— А может, это китайцы, которых Мао Цзэдун арестовал? Или киргизы…
Хотя японцы продолжали выполнять и перевыполнять нормы и совсем неплохо жили в лагере — со своим сельским хозяйством, своей пекарней, баней, парикмахерской, театром, оркестром и даже со своими русскими зазнобами и «мадамами», — то есть и правдажили, как при коммунизме: работали по способностям, а получали по потребностям, — но слухи о возвращении на родину уже не давали им спать.
Немало я стран перевидел,
Шагая с винтовкой в руке,
Но не было больше печали,
Чем жить от тебя вдалеке…
Вечером 15 сентября 1948 года начальник лагеря Антоновский неожиданно вызвал в свой штаб всех русских, а также японских офицеров и бригадиров. Дежурный офицер скомандовал:
— Всем смирно! — И доложил: — Товарищ начальник лагеря, по вашему приказанию — все в сборе!
В штабе светила только одна лампочка, на улице было уже темно.
Антоновский встал:
— Внимание, товарищи! Сегодня я получил приказ чрезвычайной важности. Читаю: «Приказом Верховного главнокомандующего генералиссимуса Сталина лагерь военнопленных при Канском рудоуправлении закрыть 29 сентября сего года. Всех военнопленных 28 сентября погрузить в вагоны и отправить в Находку для репатриации в Японию».
Японцы стояли не шелохнувшись, затаив дыхание и сдерживая крик радости.
Прочитав приказ, Антоновский пожал руку командиру батальона Якогаве:
— Поздравляю комбата, офицеров и всех солдат!
Только теперь его круглое лицо расплылось в широкой улыбке.
— Сердечно и от всей души повторяю: поздравляю вас с возвращением домой!
После чего он снова стал серьезным.
— Внимание! До 20 сентября все должны продолжать свою работу и трудиться, как всегда, добросовестно и с перевыполнением нормы. Не забывайте, что у нас Красное знамя ВЦСПС, и вы не можете перед отъездом испортить свою репутацию! Ёкояма, как говорит ваша японская пословица? «Даже птица, улетая, не оставляет грязи в своем гнезде».
Подавляя в себе радостное возбуждение, японцы тихо разошлись по баракам. Но через несколько минут изо всех бараков они хлынули наружу, послышались радостные крики:
— Ура! Банзай! Домой! Кикоку банзай!
Люди стали петь и плясать от счастья, музыканты заиграли на аккордеоне, барабане и других инструментах, и никто из русских охранников и офицеров не кричал и не приказывал: «Разойдись! Отбой!» Наоборот, охранники обнимали японцев и плясали вместе с ними.
Со следующего дня японцы с оживлением стали готовить лагерь к закрытию. По японской пословице о птице, которая, улетая, не оставляет грязи в своем гнезде, они старательно очистили бараки, в которых прожили ровно три года. Все музыкальные инструменты, театральные костюмы и другие актерские украшения они пожертвовали сиротскому дому в Заречной. Коров, лошадей, коней, свиней и домашнюю птицу подарили соседнему колхозу. Выращенный картофель, капусту, помидоры и остальной урожай буквально в последние дни собрали со своих полей, убрали в склад, а ключи от склада тоже подарили сиротскому дому.
К 27 сентября подготовка к закрытию лагеря была закончена, и утром 28 сентября японцы побригадно восходили на холм, где было кладбище. Там они низко кланялись могилам своих погибших товарищей и со слезами на глазах говорили им:
— Прощайте, братья! Завтра мы уезжаем на родину. Но мы не забудем вас. Мы обещаем, что обязательно будем навещать вас и передадим вашим родным точный адрес, где вы похоронены. Они обязательно приедут сюда поклониться вам!
После этого они посадили вокруг кладбища молодые березки, чтобы по этим березам родственники погибших всегда смогли их найти.
В тот же день в 13.00 все выстроились в центре лагеря. Началась прощальная церемония. Начальник лагеря Антоновский простился с японцами, комбат Якогава сказал прощальные слова русским офицерам и солдатам. Затем, взяв в руки свою непременную дощечку «гунпай», командир караульного взвода произвел самую последнюю перекличку и доложил Антоновскому:
— Товарищ командир лагеря, весь наличный состав в количестве 694 человек построен для отправки на станцию Заречная!
Антоновский сказал:
— Комбат Якогава, командуйте!
И комбат скомандовал:
— Смирно! Домой в Японию шагом марш!
Ворота лагеря широко распахнулись.
Около ворот стояли все русские офицеры, охранники, сотрудники и сотрудницы русского штаба.
Они кричали японцам, которые колонной шли мимо них, «банзай» и «счастливого пути».
Береза на прощание осыпала их своими желтыми листьями.
37
В Заречной на станции состав громыхнул сцепками товарных вагонов и остановился — это подали эшелон. Японцы легко разместились в теплушках, ведь их осталась ровно половина от полутора тысяч, которые три года назад приехали сюда из Маньчжурии.
Сгрудившись у дверей, они смотрели наружу. То, что они видели, многим слезило глаза. Вдоль всего эшелона стояли местные жители. Их было очень много, и все они были друзьями японцев. А многие женщины — их зазнобами.
Засвистел в свисток дежурный по перрону и дал отмашку красным флажком… Машинист дернул ручку паровозного гудка, паровоз издал протяжный прощальный гудок, дернулись шатуны паровозных колес, и клацнули буферами сцепки вагонов.
Махая руками, Зина и Таня, Шура и Катя, Нина и Наташа, Коля и Ваня, Петя и Сережа — все закричали во весь голос:
— До свидания, дорогие! Счастливого пути!
Юдзи не мог оторвать глаз от глаз своей Тани — глаз, полных горя и слез.
Комбат Якогава, плотно сжав скулы, смотрел на военврача Калинину. Она сильно располнела с тех пор, как стала лечить комбата Якогаву, и живот ее заметно округлился…
Медленно тронулся поезд, наступила минута расставания.
И в этот миг к станции подкатил трофейный «виллис», из него выскочили трое особистов в новеньких гимнастерках, кожаных портупеях и хромовых сапогах. Ускоряя шаг, они взбежали по ступенькам на перрон, спешно подошли к вагону, в двери которого стоял подполковник Якогава, и молча, без единого слова, сдернули его с подножки.
— В чем дело? — спросил он у них по-русски.
