обеда уснул. Получил депешу из Асхабада ехать возможно скорее. Решил ехать на почтовых лошадях до ст[анции] ж[елезной] дороги Теджен. Пошел на почтовую станцию, но лошадей нет: в Серахсе только одна жалкая тройка, которая возит почту. Вечером был в офицерском собрании: весело танцевали 4 пары. Вся обстановка и взаимные отношения в гарнизоне напоминают на турецкой границе штаб-квартиру Сарыкамыш (Елисаветпольского пехотного] полка), но только в миниатюре, так как мало сравнительно людей здесь. Конечно, со всеми перезнакомился. Впечатление отличное: это хорошая стрелковая часть в руках твердого холостяка-командира, старого туркестанца, сподвижника генерала Куропаткина. Полковник Фок, георгиевский кавалер и знаменитый охотник и на людей, и на тигров, но теперь уже часто хворает. В собрании засиделись допоздна, и лег спать поздно.
Забронировав заранее почтовую тройку, мы с полковником Фоком утром 20/I 91 г. выехали из г. Серахса. Снег все время покрывал окрестности, выпадая ночью. Мороз и ветер. Ждали лошадей.
Только в 11h 30m, простившись с гостеприимным гарнизоном, мы уселись в сани, запряженные тройкой малосильных лошадей. Все время дует сильный ветер, морозит и метель. Первый перегон от Серахса до ст. Коушут 31 верста. Первые 10 верст дорога проходит по бугристому солонцу и очень тяжела… В пути разыгралась жестокая метель, которая окутала нас непроницаемой пеленой (поземка). Глубокий снег сильно затруднял бег лошадей. Ямщик заявил, что «елок не видать» (полевой телеграф с тонкими шестами, на которые навязаны пучки прутьев), и что мы сбились с дороги. Решились все-таки двигаться вперед, но лошади сразу повалились в глубоком снегу в какую-то промоину и стали. Ямщик заявил, что «эти лошади дальше не повезут, потому что вообще заморены, а в такую погоду и вовсе ослабели».
По его словам, мы ехали долго и, вероятно, станция Коушут теперь совсем близко. Он предложил вытащить из колдобины, в которую лошади увязли до самой холки, одну из пристяжных и отправить его верхом на станцию за свежей тройкой с санями, которая уже, вероятно, вернулась после провоза почты. Обещал очень скоро вернуться. Мы его отпустили. Наши сани так глубоко увязли, что без помощи людей и лошадей их вытащить казалось невозможным. Наступил вечер, а затем взошла луна, осветив бесконечную во все стороны снежную равнину. Метель стихала, но мороз крепчал. Пол[ковни] к Фок, болезненный и зябкий, был очень тепло одет на теле, а поверх всего в медвежьей шубе и высоких теплых калошах, в меховой папахе на голове. Я же был в простых высоких сапогах, фуфайке, тужурке, в осеннем офицерском пальто с башлыком и имел еще бурку.
Сначала мы терпеливо сидели в санях. Бедные лошади, зарывшись по самые головы в снегу, дрожали и фыркали. Скоро холодный ветер и возраставший мороз вынудили меня вылезти из саней, так как ноги мои замерзали. Выбрался с величайшим трудом за спинку саней, обтоптав там снег. Ветер дул в лицо, и за спинкой было лучше. Но мороз крепчал, и я стал всячески себя согревать движением. Мало все это помогало: я начинал чувствовать, что плохо владею ногами. Ветер стал усиливаться. Пол[ковни]к Фок зашевелился, укутываясь в свою шубу. Мне же моя одежда больше ничего не давала, и с усилением холода я стал приходить в самое мрачное настроение духа, отлично сознавая всю безнадежность нашего положения. Ямщик давно уже вышел из моего поля зрения при ярком лунном свете, и кругом нас было чисто, бело и мертво.
Александр Викторович Фок
Тогда я вспомнил, что в моих походных вьючных сумках (хурджимы) есть огарок стеариновой свечи, спички, коньяк чай и сахар. Был также мой походный котелок. Блеснула мысль сварить чаю и согреться. Принявшись в санях шарить руками, я нашел свои сумки под почтенным п[олковнико]м, погрузившимся в сон, и без церемонии вытащил и хурджимы, и порядочный клок соломы. Трудно передать те торопливые усилия, с какими удалось полузамерзшими руками расшнуровать оба мои ковровые мешка, найти там спички и свечу. Добыл все. Теперь возня с костром. За спинкой саней не так сильно дует ветер. Здесь я утоптал площадку, положил соломы, но зажечь ее было нельзя: ветер сразу тушил спички. Пришлось, утаптывая, углубить площадку колодцем; на дне его я воткнул свечу, обложил кругом соломой, и после многочисленных попыток свеча загорелась от спички, зажгла солому и, таким образом, явилось нечто вроде костра, который требовал теперь топлива. Я стал без церемонии вытаскивать его из саней, беспокоя п-ка Фока, который, к моему ужасу, на мой зов не откликался. С большим трудом удалось его растормошить. Оказывается, по его словам, он сильно озяб, и его стало клонить ко сну, который и является началом замерзания. Почти насильно я вытащил его из саней и подвел к огню, усадив за спинкой от ветра. Но этого было мало.
На наше счастье, поблизости нашей колдобины росли кусты саксаула, полузасыпанные теперь снегом. Саксаул легко ломается руками, первая же экспедиция за ним дала сразу настоящее и жаркое топливо. Мы оба возблагодарили Господа Бога и повеселели. Огнь уже был настолько силен, что на него пристроили котелок со снегом и скоро наполнили водой, насыпали туда чаю и сахару, вскипятили; влили туда и полбутылки коньяку. Этот напиток нас серьезно согрел. Мы оба уже стали ходить за саксаулом. Поближе, что был от нас, мы скоро сожгли, а далеко ходить в медвежьей шубе и калошах Фок по слабости отказался. Пришлось идти мне. Я наломал первый раз и благополучно добрался до саней. Но когда я пошел вторично и по другому направлению, то недалеко от кустов саксаула при ярком лунном свете на свежевыпавшем снегу я увидел и свежий след тигра: очевидно, он обходил нас, но боялся огня и притаился где-либо в овраге, скрываясь от наших взоров. О присутствии его давали знать особым фырканьем и лошади, что сразу мы не поняли. Теперь уже в дальнюю экскурсию за саксаулом и я отказался идти. Винтовок с нами не было, а револьвер карманный был только у меня. Экономя топливо и поддерживая маленький огонь, мы провели всю остальную часть ночи, страдая и от холода, и от боязни, что потухнет наш костер.
Только в 7 ч. утра прибыла тройка саней с 2 ямщиками нас выручать. По их словам, наш ямщик, полузамерзший, добрался до их станции лишь к полуночи, но, войдя в комнату, упал и заснул мертвым сном. Лишь утром он пришел в себя, рассказал в чем дело и нас выручил. Слава Богу за все!
Утром 21/I 91 г., обогревшись на ст. Коушут,
