За водой приходилось спускаться в глубокое ущелье. Шум потока мог бы заглушить и рев быка, но Айша осторожно черпала воду, стараясь не греметь манеркой о камни. Ей все казалось, что малейшей неосторожностью она привлечет внимание немцев. Еще опасней был путь за пищей в деревушку Брдани. После взрыва бомбы, уничтожившей партизанскую больницу, разбежавшиеся жители мало-помалу возвращались по домам. Айша познакомилась здесь с одной женщиной, и та стала ей помогать. Она работала у немцев в лазарете и крала там для Айши бинты и вату. А у соседей ей удавалось доставать для санитарки кое-что из продуктов: то кувшин молока и миску каши, то куски кукурузного хлеба и несколько горстей табака. Айша бережно приносила бойцам эти дары обнищавших людей.
Козья тропа вилась по склону ущелья, в некоторых местах повисала на жердях над пропастью. Айша кралась по ней ночью, замирая от страха, когда из-под ее ног выскальзывал камень и с шумом катился вниз.
В ожидании девушки раненые, с беспокойством за ее судьбу, шепотом переговаривались между собой. Собственные страдания казались им ничтожными в сравнении с теми трудностями и опасностями, которым подвергалась ради них Айша. Когда она возвращалась, костер в хижине разгорался ярче и валежник веселее трещал, исходя влагой и паром, а в манерке быстрее закипала вода. Выпив горячего «чая» и приняв еду, как лекарство, — по крохотной порции, раненые утихали, дремали…
И так изо дня в день, всю неделю. Васко Христич изо всех сил крепился, уверяя Айшу, что нога у него совсем уже не болит и он смог бы разыскать батальон.
Айша терпеливо уговаривала еще немного полежать. Однажды ночью, подслушав стон мальчика, она сняла с себя белую косынку, сделала бинт и, промыв воспаленную рану ракийей, принесенной из села, тщательно забинтовала. Васко стало легче. Она нежно погладила его осунувшееся, с остро выступившими скулами лицо, светлевшее в темноте, и тихо сказала:
— А наши хорошо воюют в Конице. Далеко отогнали фашистов. Ты слышишь взрывы? Слышишь, как днем стреляют? Это наши. А это русские самолеты гудят, послушай!
Васко затих. Что-то протяжно гудело над лесом.
— Русские?.. — Бледные губы мальчика чуть дрогнули в слабой улыбке. — Откуда ты знаешь?
— В деревне сказали. Все хорошо. Спи, мой милый, спи, — прошептала санитарка.
Но разве мог теперь Васко заснуть? Он долго лежал с открытыми глазами, в которых блестящими точками отражался свет от костра, и не совсем связно говорил, точно бредил.
Он говорил о какой-то особенной дороге, что ведет в далекий-далекий край, в котором люди живут свободно, где солнце никогда не заходит, где большие звезды из красных камней сияют над землей теплым светом. Кто их увидит — тот узнает и свое счастье. Дорога в этот край идет через дремучий-предремучий лес, в нем водятся злые страшилы, колдуньи и вурдалаки, жестокие силы и свирепые псоглавы, подстерегающие человека, чтобы его погубить. А за лесом начинаются топкие болота, укрытые седым ядовитым туманом. Дальше встают поперек пути великие, дивные планины, попадаются пещеры-поноры, у которых нет дна, уходят они глубоко внутрь гор, даже реки пропадают там; в этих пещерах вечно что-то гудит и лает, и живет там страшный Аждая, лютый змей о трех головах. Он днем и ночью чутко подстерегает на дороге смелых путников.
Васко осмелился пуститься в далекий путь. Бежит он, бежит к своей цели и вдруг слышит — гонится за ним этот проклятый Аждая; трещит крыльями, наседает черной тучею, гремит громами, а изо рта так и сыплет искрами да молниями. Хочет поймать, схватить, упрятать под затвор в свою пещеру. Бежит Васко во весь свой дух, бежит и помнит совет, данный ему во сне доброй вилой, — той, что, как добрая посестрима, помогает юнакам, лечит их раны, предсказывает им удачу или неудачу, — помнит он ее совет: «Спеши к своей цели, но если оглянешься назад, остановишься, — то пропал!» И Васко не останавливается, назад не ведет даже краем глаза. И вот дорога делается все прямее, становится все легче. Она огибает синее море с белыми гребешками маленьких волн, у берега плещутся веселые, загорелые ребята. О них рассказывал Друг Николай. Это — пионеры. Васко мчится дальше в вагоне поезда, едет по широким полям, через реки и леса, мчится под землею сквозь пещеры, совсем не страшные, а, наоборот, красивые, сверкающие самоцветами. А вот и площадь, и стройные серебристые ели, и башни с красными звездами, и звезды те горят, переливаются теплым светом, а у ворот стоит и улыбается человек в шинели, с седыми усами, о котором говорил Николай, и Васко вручает ему цветы, самые лучшие, какие только растут в родных Динарских Альпах…
Айша догадывается, кто этот человек в шинели. И она так мечтала его увидеть! Теперь без любимого ей трудно думать о счастье, но все-таки она тоже пошла бы вместе с Васко в далекий путь с самым заветным и дорогим, что у нее есть: с черной прядкой детских волос — единстветное, что осталось от младшей сестренки, от родного гнезда.
— Как много общего у нас с тобою, Васко, — тихо сказала Айша, когда он замолчал.
Васко заснул с улыбкой. Айша медленно провела ладонью по его горячему лбу и задумалась.
Не было ни счастья, ни радости и в том домике, с фанерным полумесяцем на камышовой кровле, в котором родилась и выросла она. Вся ее жизнь в юнацкой Герцеговине, в краю винограда и голых скал, ничуть не лучше той, которой жил Васко в гордой Боснии, в краю лесистых гор и сливовых садов, и от которой он ушел, чтобы достигнуть своей мечты… Отцы и деды Васко и Айши были в равной степени несчастными сиромахами, задавленными нуждой и страхом; давно уж отвыкли они от оружия, давно перестали мстить за причиняемые им обиды. Босния и Герцеговина — земли пахарей и пастухов. И там и здесь люди вынуждены работать круглый год с утра до ночи, чтобы не умереть с голода. Много тяжелого труда требуют их крохотные нивы и сады. Нужно очистить землю от камней, раскопать ее и удобрить, уберечь от размыва после ливней, — а толку-то мало. Она постная, пыльная, зерно в ней прорастает плохо, даже козам нечего ущипнуть. И хоть каждую весну зарывай в поле кости черного петуха, как советуют знахарки, — все равно напрасно: урожая не дождешься. Родителям Васко и Айши приходилось батрачить у богачей. Едва один кулак слезал с шеи бедняка, как другой уже взбирался на нее, ухитряясь не только содрать семь шкур, но еще и всячески его унизить, оскорбить.
А ведь немало прекрасных и плодородных долин есть и в Боснии и в Герцеговине, как и по всей Югославии. Хороши всюду виноградники, сады; на горах много лесов, в реках много рыбы, на катунах пасется много овец и коз, в земле есть разные руды и дорогие камни, — но все это не принадлежало народу. Люди жили в лачугах, а строили дворцы; добывали все, что необходимо человеку для обеспеченной жизни, — но не для себя… И у Васко в хате, сплетенной из хвороста, и у Айши в хижине, сложенной из камня, одинаково было уныло и голодно. И одну и ту же беду, одно и то же несчастье принесли фашисты под обе кровли. У Васко четники зарезали мать, а у Айши от рук усташей погибли отец, сестра и дед. Из дома Васко злодеи забрали, правда, не так много: три дуката, заработанные когда-то отцом у помещика, новую рубашку отца и шелковый платок матери, который они сейчас же употребили на кисти для своих шапок, — это немногое и составляло все самое ценное имущество. А у Айши и дома не осталось. Последнее, что она увидела, убегая из родного села, — это горящие хаты и семилетнюю сестру с разбитой о камень головой, от ее косы она успела отрезать прядь черных волос…
Забыть этого нельзя. Вернуться к прошлому — нестерпимый позор. Трудным, опасным путем идут оба, Васко и Айша, но единственно верным. На каждом шагу их подстерегают коварные западни. Но все самое плохое, тяжелое и опасное осталось позади. Никогда больше не вернутся в их страну ни турецкий паша, ни мадьярский барон, ни австрийский жандарм, ни фашист. Васко и Айша, как и все простые люди Югославии, сами взялись за устройство своей жизни. Они смело идут к своей цели, не останавливаясь и не оглядываясь назад…
Под утро шестого дня незаметно, без единого звука умерли двое тяжело раненых. Их зубы были стиснуты. Они не выдали ни малейшим звуком своих мучений, чтобы не разбудить уснувшую санитарку.
Девушка стащила остывшие тела на край ущелья и покрыла их хвоей, ветками, сухими листьями, а на холмик положила пучок белых весенних цветов и две пилотки со звездочками.
Возвращаясь обратно, Айша услышала лязг железа и гортанный говор, доносившийся из ущелья, заполненного, как ватой, холодным утренним туманом. Она стремглав бросилась в хижину.
— Немцы! Кто может ходить или ползать, прячьтесь в лесу. А с остальными я останусь здесь. Иди и ты, — она помогла Васко подняться. — Я после всех вас соберу.
Часть бойцов разбрелась. Айша отважно встала у дверей хижины с автоматом.
