Бойцы слушали, не поднимая голов, а может быть, и не слушали вовсе, погруженные в свои мысли. И я думал о том же, о чем думали все: о Вучетине. Какой это был хороший, кристально чистый коммунист, преданный друг Советского Союза. Свои силы он черпал в идеях Ленина — Сталина, а вдохновение — в великом советском примере. Об этом Катнич почему-то не сказал в своей речи… Вучетин, настойчивый, спокойно-энергичный, удивительно постоянный, отрицал устаревший взгляд на черногорцев, будто они деятельны лишь в одном случае: тогда заслышат клич на битву; это мол их стихия. Нет, Вучетин был бы замечательным строителем новой Югославии. Иован отчасти прав: без таких, как Вучетин, трудно будет завтра… Он умел найти путь к сердцу солдата. Он никогда не прятался от опасности. Все его любили. Он сердечно относился ко мне. И я не стыдился навертывавшихся на глаза слез, когда стоял над его свежей могилой… Не забыть мне его худого, бледного лица с ласковым прищуром серых спокойных глаз, его исповеди у придорожного распятия возле Синя, его страстных мечтаний о будущем…
Никто сразу не обратил внимания на хищный, рокочущий звук.
Я взглянул вверх. Над поляной, невысоко в небе, кружил ширококрылый двухмоторный самолет с застекленным тупым передом фюзеляжа. Старый знакомец: «Юнкерс-88». Бомбардировщик повернулся носом вниз и, завывая, устремился к земле. Кто-то успел крикнуть:
— Авион!
Кича Янков, сорвав с глаз очки, замахал ими:
— В укрытия!
Все бросились в ущелье. Янков побежал к дежурным, стоявшим у зенитного пулемета. Катнич и Мачек спрятались быстрее всех в углубление скалы, возле которой стояли.
Рванула бомба, расщепляя стволы деревьев, разбрызгивая камни. Края ущелья поползли оседая. Нас обдало горячим и тугим воздухом.
Еще заход…
Опять свист летящей бомбы, оглушающий треск, сверлящее шипенье и визг осколков.
— Что делается! — говорил Лаушек, стряхивая с себя комья земли. — Ну и денек! И, как нарочно, солнце так медленно садится! Земля так медленно вертится!
И еще заход, пике… Но тут раздалась быстрая команда Кичи:
— Огонь!
Послышался равномерный торопливый стрекот, похожий на постукивание пневматического молота.
Мы подняли головы.
Несшийся на нас почти по вертикали самолет вдруг скользнул на крыло и, распустив за собой в небе черный шлейф дыма и огня, врезался в деревья и, с резким треском ломая ветки, рухнул на землю. Огромный столб дымного пламени взвился над лесом. Оглушительный взрыв потряс воздух, горячей волной обжег нам лица.
Бойцы выскочили из ущелья, шумно выражая свой восторг. Подбегали ко мне, поздравляли и кричали: «Спасибо!». Ведь «Юнкере» был сбит огнем одного из тех крупнокалиберных пулеметов, которые сбросили возле Коницы наши, советские летчики…
Милая, далекая моя родина! О, как я счастлив и горд за тебя!
Когда наступили сумерки и посвежевший ветер потянул прочь дымную наволочь, командиры собрались возле Кичи Янкова. Как-то само собой разумелось, что только он сможет заменить Вучетина! Кроме того, по боевым приказам он всегда назначался заместителем командира батальона на случай выбытия Вучетина из строя.
Кича, ссутулившись, сидел под дубом, плотно стиснув толстые губы, наморщив и без того морщинистый широкий лоб. Впервые Кича не спросил, где Катнич, и не стал его дожидаться. Обведя нас медленным взглядом, он сказал:
— Я вот какой делаю вывод: среди нас действуют предатели. Предатели и тому подобные сволочи! Мы можем и не подозревать, что рядом с нами находится человек, который только ждет случая, чтобы воткнуть кому-нибудь из нас нож в горло.
— Проверить не мешало бы! — раздался басовитый голос подошедшего Куштриновича. — Есть тут разные чехи и другие иностранцы.
— Капитан Куштринович! — обрезал его Кича. — Я советую вам не оскорблять облыжно наших верных друзей. — И спокойнее продолжал: — Я считаю, другови, что в этом деле нужно разобраться более обстоятельно. А сейчас давайте решать, как нам быть дальше.
Кича говорил с напряжением, делая длинные паузы. Он был подавлен горем. В таком состоянии не так-то легко принимать на себя ответственность командования батальоном.
— Как нам действовать дальше? — повторил он и взглянул на меня. — Куда двинуться? Илья Перучица, когда мы уходили из Коницы, дал Вучетину направление, по которому пойдет вся бригада, — на Санджак! Я думаю, что это верное направление. Как мыслишь ты, друже Николай?
Я поддержал Янкова: конечно, надо идти на восток, навстречу Красной Армии. Она уже на территории Румынии и вот-вот может появиться возле Дуная. Шаг-то у нее богатырский!
— Это единственно правильное решение! — воскликнул Иован. — Богатырский шаг русских — в этом наше спасение. Не поймешь, что у нас творится… Вы слышите? Где-то опять уже стреляют.
Мы прислушались. Вдали раскатисто урчал крупнокалиберный немецкий пулемет. И по всему лесу нарастал какой-то смутный шум, становясь все сильнее и тревожнее. Раздавались крики, под чьими-то поспешными шагами трещали кусты. Кто-то несся прямо на нас.
Кича, вскочив, ухватил бежавшего за плечо:
— Что случилось?
— Мы… мы окружены! — завопил тот.
— Кто сказал?
— Все говорят…
— Ты, я вижу, новичок? — Кича с силой встряхнул бойца.
— А что?
— То-то, глупая ты овца, — внушал ему Кича, наклонившись к его лицу. — Вот именно ты овца, и это сразу видно. Не лежал, значит, ты с нами в снегу под Фочей. Не ходил на штурм в Слепице и у Гацко. Не был в тисках гор между Сутеской, Пивой и Тарой. Если бы ты пережил все это с нами, то знал бы, несчастный кукавица,[71] что нет таких обручей и нет таких положений, из которых шумадийцы не вышли бы с честью, по-пролетарски. Ясно тебе?
Боец молчал, склонив голову и прислушиваясь непонятно к чему: то ли к словам Кичи, то ли к шуму в лесу. Лицо его было перекошено страхом, рот полураскрыт, в темноте блестели зубы.
Кича оттолкнул его от себя:
— Ступай. Иди домой и сиди за бабкиной юбкой. У нас тебе не место.
Но боец даже не пошевелился. Из леса донесся голос Филипповича. Он кого-то тащил, остервенело ругаясь.
— Командир роты здесь? — спросил он, крепко держа человека за руки, скрученные за спиной.
Мы присмотрелись. Бранко Кумануди!
— Куда ты меня приволок? — Бранко пытался вырваться, но Джуро придавил его к земле.
— Он…
— Что он? Говори! — потребовал Кича.
— Я просто шел, что такое? Пусти! — вопил Бранко.
— Не шел, а бежал, — поправил его Джуро.
— Ну бежал, так что ж из этого? Могу я пользоваться своими ногами, как захочу?
— А зачем кричал, что мы окружены и все пропало?
— Не кричал я. Бога-му, все бежали, не только я. Да пусти ты, дьявол!
— Врешь! Ты первый развел панику. Вот я тебя придушу сейчас, как поганую жабу.
Кича оторвал тяжелую руку Джуро от плеча Бранко, и тот приподнялся. Глаза Кичи остро сверкнули.
— Ты вот что, отвечай-ка по совести, куда ты бежал и кто тебе велел кричать об окружении? Ну!
Бранко осел перед направленным на него автоматом и вдруг повалился в ноги командиру.
— Пощадите! Я не хотел… Я все расскажу…
Его отчаянный вопль внезапно прервали два пистолетных выстрела, грянувших один за другим.
Джуро кинулся к упавшему Кумануди, словно хотел вырвать у него недосказанные слова.
От ближайшего дерева отделилась чья-то фигура. К нам не спеша подошел Катнич.
— Вот так-то! — произнес он хрипло. — Так, и только так надо расправляться с предателями. Как это делает ОЗНА! — добавил он, напирая на последнее слово. — А вы чего это пустились в объяснения с ним? В батальоне паника, а вы тут разводите разговоры, время теряете! Неужели нельзя покороче с этой мразью?
Катнич презрительно толкнул ногой тело Бранко. Все глаза были устремлены на комиссара.
— А куда делся его нож? — поднимаясь с колен, тихо спросил Филиппович, и таким тоном, как будто давно готовился задать этот вопрос. — Нож всегда был с ним в сапоге, — пояснил он. — Это я точно знаю.
— Какой там еще нож? А-а! — Катнич вдруг с яростью накинулся на Филипповича. — Балбес! Дубина! Что же ты раньше не заметил, что у него нет ножа? Ты знаешь, какой нож был у Бранко? Ты можешь его опознать? Искать, искать! И немедленно найти этот нож! Проклятие! Ну, ничего. Я разберусь. Джуро, ты мне поможешь.
— Нет! В этом деле мы разберемся сами, — властно вмешался Янков.
Катнич удивленно уставился на него. Подобным образом тот никогда еще с ним не разговаривал.
— Кто это мы? — высокомерно спросил он.
— Партбюро!
Кича повернулся к нам.
— По ротам, другови! Навести полный порядок. Загорянов, ты примешь от меня роту, а свой взвод передай Филипповичу, К утру отсюда уйдем.
