После нескольких лет отдыха, превративших Дедушку Третьего в вечно раздраженного мизантропа, который отсчитывает свою жизнь по минутам, в окружении фарфоровых игрушек — фройлян с задранными в канкане ногами, слоников и собачек, — подписки на газету «Правда», подушечкой в ногах и двумя под спину и не дай Бог, чтобы на сантиметр левее, они с Бабушкой Третьей подумывают над тем, чтобы прикупить земли. Не поместье, конечно. Советский Союз процветает, хотя признаки заката, — слабые, будто утренняя дымка над плотиной суаньской ГЭС, — уже появляются. Дедушка Третий не видит. Бабушка Третья тоже, конечно, сколько бы она потом не рассказывала хихикающим внукам и детям, что уже в 1972 году поняла, что Союз развалится. Врет, не краснея. А я вам говорю, что да, упорствует она, и рассказывает в подробностях об этом случае, дело было в троллейбусе, который ехал по улице Ленина, и Бабушка Третья увидела, как какой-то наглый молодой человек не уступил место беременной девушке, и в этот момент ей все стало понятно. Страна обречена. Старушка в маразме, говорят внуки, пожимают плечами, и подхватывают на руки правнуков, потому что дети ноют, кричат, жаждут общения и ласки. Бабушка Третья поджимает губы. Она еще всех переживет, она считает себя вечной, она и в первом десятилетии 21 века занята тем, что устанавливает себе новые двери и окна, покупает холодильник, в общем, — как говорит осуждающе невестка, — пытается унести с собой в гроб все имущество. Бабушка Третья поджимает губы. Она ненавидит невестку. И ее тоже переживет, но это мы еще посмотрим, ясно только одно — она, Бабушка Третья, доживает до девяноста лет, и словно толстый гриб, в соломенной шляпке, все переваливается у подъезда своего дома. Благодаря земле! Бабушка Третья уверена, что он так долго протянула из-за земельного участка, который они с Дедушкой Третьим покупают после пяти лет ничего не делания, чтобы выращивать брюссельскую капусту, африканскую картошку топинамбур, китайскую вишню и сливу. «Бсюцельска капустка, африканскайа картошка тапинамбу, вишне кетайска, слифа». Дедушка Третий оживает. Он снова садится за руль своих «Жигулей», перестает сутулиться, и покупает набор инструментов для работы на даче. Мечтает о пчелах. Как-то раз, рассказывает он маленькому внуку, пока Папа Второй, раздевшись по пояс — кажется, он в мать, и будет полнеть, — рубит дрова… Что, дедушка? А, что? Папа Второй качает головой, и вздыхает. Оля — старая дева — встречает его взгляд, и потупляет взгляд вниз, к укропу и любимому коту Чернышу, право на которого отвоевала у матери. Это в тридцать-пять-то! Да, у папы проблема. Он начинает фразу, а потом забывает ее досказать. И мне кажется, у него что-то с головой, шепчет она брату вечером, когда дети уложены спать, и невестка, — еще раз оскорбленная хамкой Бабушкой Третьей, — судорожно сглатывает слезы от обиды. С головой? Ну да, шепчет Ольга, у него же с головой проблемы, ты что, не видишь? С головой?! Паша, его же бомбили, а бомбежки это всегда сотрясение мозга, а где оно, там и мозжечок… Ты-то откуда знаешь? Я посещала курсы фельдшеров, отвечает Ольга, и брат смотрит на нее с сожалением. Она понимает, что он чувствует. Но лучше уж так, одной, чем попасть на крючок тупой жадной самке, как ее братец, думает Ольга, примеряя пальто невестки, — прожжет сигаретой дыру, будет скандал, — а потом думает, для кого я, собственно, это делаю. Садится, поникнув. Дом не спит. Папа Второй беспокоится. Дедушка Третий отмахивается от американских истребителей. Невестка плачет в комнате с детьми. Всем плохо. Завтра поедем на огород. Бабушка Третья счастлива.
62
Писатель Лоринков видит, как мимо него проплывает новый чешский троллейбус, и из открытого окошка презрительно глядит в сторону Собора накрашенная женщина, с волосами, уложенными в сложную прическу, модную в советские времена. Сейчас они и есть. Это Бабушка Третья выбирается на рынок, чтобы прикупить там овощей и фруктов. Встречает знакомую. Сплетничает напропалую, рта не закрывает, страшно послушать, что она говорит про людей, с которыми любезничает в лицо. Дедушка Третий прибил бы. Но Дедушка Третий все еще заблуждается относительно степени лживости своей жены, а когда в этом вопросе наступит полная ясность, будет поздно. Дедушка Третий пасует. Проще воевать с американцами, чем с женщиной, думает он беспомощно. Да и любит. Так что к дому подъезжают «Жигули» и Дедушка Третий весело и счастливо сигналит. Начало семидесятых. Копаетесь, черти. Из подъезда выходят дочь, жена, сын, — все в соломенных шляпах, в руках корзины с бутербродами, — сейчас славно потрудимся. Участок роскошный. Бабушка Третья, конечно же, страшно интригует в управлении ветеранов, где распределяют участки, так что они получают самый лакомый кусок. Нам положено. Мы полковники, презрительно бросает Бабушка Третья. На каждом пальце по кольцу. Собирает деньги уже на других книжках, потому что прежние переполнены. Они наполовину миллионеры. Дедушка Третий поражен, когда узнает, что на книжке у него пятьсот тысяч рублей, долго не верит, качает головой восторженно. Бабушка Третья потупилась. Пусть знает, какая бережливая жена у него. Ольга мечтает об отдельной квартире, и они могут это себе позволить, Дедушка Третий — конечно же, после Серьезного Разговора По Душам, — соглашается помочь дочке с кооперативным строительством, это не так дорого. Девчонка счастливо. Глядя вслед ей, выпорхнувшей из комнаты со стенкой и сервизом, — где он отдыхает после обеда, — Дедушка Третий чувствует радость. Егоза-стрекоза. Но тут вмешивается Бабушка Третья. Садится рядом, широко расставив ноги, и свесив между ними живот — она уже толстая, — и сплетает на нем, животе, пальцы в золотых кольцах. Хочу поговорить. Голос дрожит, все, как обычно, она запутывает, обманывает, лжет, и Дедушка Третий решает, что с отдельной квартирой Ольге следует обождать. Поживет с родителями. Бабушка Третья ликует. Ольга в истерике. У нее три выхода: умереть, сломаться или расти криво. Она не умирает и не ломается. Кует характер. Познает искусство интриги и лжи, учится ранить небрежным замечанием, уничтожать приветствием, лишать сна оброненным словом. К тому же, на некоторое время возникает общий враг — Пашка решил жениться. Красивая молдаванка. Ольга ненавидит ее за то, что брат вырывается из-под власти обезумевшей от эгоизма и жадности Бабушки Третьей, у Бабушки Третьей причины для ненависти куда более прозаические. Зарплата, сынок. Ты же не станешь отдавать этой сучке свою зарплату, пока твоей мамочке не хватает е зубы, говорит она сыну. Тот краснеет, мнется. Первые четыре года жена его не будет видеть от мужа ни копейки денег, все отдает матери. Бабушка Третья ликует. Усевшись на верхушку земного шара, расставив ноги пошире, попирает она мир слоновьими ногами — это из-за побоев в немецкой тюрьме — и бездушно улыбается. Не замечает других. Ей ничего не стоит попросить вас об одолжении, а потом посмотреть сквозь, как на пустое место. Как писатель Лоринков глядит сейчас на улице Штефана Великого, и глаза его пусты, и зрачки не двигаются, и лицо его сейчас очень похоже на деревянную маску, которая хранится на третьем этаже Археологического музея Стамбула. Зал Аттики. Изрезанная кора. Потом новизна проходит, Пашка не разводится, — как желает того Бабушка Третья, — и дочь с матерью вновь обращают внимание друг на друга, словно две тигрицы, из-под носа которых утащили окровавленную тушу. Займемся враждой. Бабушка Третья легко вспоминает коммуналку, в борщ не плюет, но лишь потому, что Ольга на кухне сама побыть не может, мамаша приходит и садится на табуретке в углу. Чего ты смотришь?! Дочь взрывается, а довольная Бабушка Третья недоуменно и зло говорит: чего это ты такая хамка, дорогая, а? Приходит Дедушка Третий. При нем все стихают, лишь глазами показывают взаимное нерасположение, и дочь еще несколько раз пытается отселиться, но родители ей не помогают ничем. Мужика не приведешь, гостей не позовешь, ночью не почитаешь, в ванной не полежишь, едва закроешься, а уже стук. Не задержалась ли ты? Мама, неужели ты не понимаешь, что превращаешь нашу жизнь в ад? Чего это ты такая хамка, дорогуша, а? Выучила-выкормила вас на свою голову, бормочет бабушка Третья, от которой сын Пашка в шестнадцать лет ушел из дому, чтобы кочевать по стране со строительными бригадами. Пусть, лишь бы деньги слал. Мама, почему вы превращаете нашу жизнь в кош… Гасите свет, нечего.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
