Выдохнул, и дальше:
«Стихотворение “Вокзал”, стоящее у Корнилова рядом с “Ёлкой”, перекликается с нею. Маскировка здесь более тонкая, более искусная. Корнилов старательно придаёт стихотворению неопределённость, расплывчатость. Но политический смысл стихотворения всё же улавливается вполне. Автор говорит о тягостном расставании на вокзале, об отъезде близких друзей своих. Вся чувственная настроенность стихотворения такова, что становится ясно ощутимой насильственность отъезда, разлуки:
“И тогда —Протягивая руку,Думая о бедном, о своём,Полюбил я навсегда разлуку,Без которой мы не проживём.Будем помнить грохот на вокзале,Беспокойный, тягостный вокзал,Что сказали, что не досказали,Потому, что поезд побежал.Все уедем в пропасть голубую”.
Очень двусмысленны следующие строки о том, что потомки скажут, что поэт любил девушку, “как реку весеннюю”, а эта река —
“Унесёт она и укачаетИ у ней ни ярости, ни зла,А впадая в океан, не чает,Что меня с собою унесла!”
И дальше, обращаясь к уехавшим:
“Когда вы уезжали,Я подумал,Только не сказал —О реке подумал,О вокзале,О земле — похожей на вокзал”».
«Повторяю, это стихотворение воспринимается особенно ясно, будучи поставлено рядом с “Ёлкой”», — настаивает Лесючевский. А то вдруг товарищи в НКВД не поймут. Ставьте рядом с «Ёлкой», товарищи, и картина будет полной.
«А в рукописи Корнилова, подготовленной как книга, между “Ёлкой” и “Вокзалом” стоит только одно и то же политически вредное стихотворение “Зимой”. Смысл этого стихотворения в клеветническом противопоставлении “боевой страды” периода гражданской войны и нынешней жизни. Последняя обрисована мрачными красками. Мир встаёт убогий, безрадостный и кроваво-жестокий».
Может, ещё эпитетов дописать про нынешний мир? Или перебор? Ладно.
«Не случайно, видимо, эти три стихотворения поставлены Корниловым рядом. Они усиливают друг друга, они делают особенно ощутимым вывод, который сам собой выступает между строчек: нельзя мириться с такой мрачной жизнью, с таким режимом, нужны перемены.
Этот контрреволюционный призыв является квинтэссенцией приведённых стихотворений. Он не выражен чётко, словами. Но он выражен достаточно ясно всей идейной направленностью стихотворений и их чувственным, эмоциональным языком».
И я, Лесючевский, этот язык понимаю. Я владею чувственным языком. Я даже знаю слово «квинтэссенция».
«Чтобы закончить, хочу остановиться ещё на двух стихотворениях Корнилова.
Одно из них называется “Поросята и октябрята” и представлено в двух вариантах. Внешне оно представляется шутейным стихотворением. Но на самом деле оно полно издевательства над октябрятами, над возможностью их общественно полезных поступков. Автору как бы всё равно, что октябрята, что поросята. Октябрята так и говорят (встретив грязных поросят и решив их выкупать):
“Будет им у нас не плохо,В нашей радостной семье.Мы… Да здравствует эпоха!Получайте по свинье”.
Октябрята вымыли поросят, но те снова ринулись в грязь, и октябрята, ловя их, сами очутились в грязи.
“В лужу первую упали,Копошатся, голосятИ грязнее сразу сталиСамых грязных поросят.И теперь при солнце звонкомВ мире сосен и травыОктябрёнок над свинёнком,А свинья над октябрёнком,Все смеются друг над другомИ по-своему правы”.
Так кончается это издевательское, под маской невинной шутки, стихотворение».
Впрочем, стоп: ещё одну важную штуку вспомнил.
«Следует отметить, что в одном из вариантов этого стихотворения октябрята называются по именам, причём это — имена подлинных людей; например, берётся имя помощника Областного прокурора т. Н. Слоним».
Лесючевский подумал и подчеркнул «помощника Областного прокурора т. Н. Слоним», а то товарищи из НКВД могут не заметить и не осознать степень подлости. Далее цитата из Корнилова:
«Тут, конечно, Нёмка СлонимЗакричал: “Пойдём, догоним…”Тоже в лужу “Караул!”И по шею утонул».
Ещё бы не караул. В цитате фамилию «Слоним» набрал заглавными буквами — а то всё-таки могут пропустить. Лучше было бы, конечно, если б позволили всё это вслух прочесть, много важных деталей тут.
«Второе стихотворение, о котором я хотел упомянуть отдельно, это — “Последний день Кирова”».
(На самом деле, конечно, поэма, а не стихотворение, литературовед должен был заметить. Торопился — вдохновение.)
«Это стихотворение, посвящённое, якобы, памяти С. М. Кирова, опошляет эту исключительно высокую тему. По адресу С. М. Кирова говорится много хвалебных и даже как будто восторженных слов, но эти слова пусты, холодны и пошлы. Разве передают великое горе народное и гнев народа такие слова:
“Секретарь, секретарь,Незабвенный и милый!Я не знаю, куда мнеТоску положить…”
Пустые, холодные, лицемерные слова».
Иное дело у Лесючевского: горячие, искренние.
«А вот образ С. М. Кирова в начале стихотворения. Киров идёт по Троицкому мосту. Корнилов рисует его так:
“Он мурлычет:— Иду я,Полегоньку иду… ”
Что это, как не издевательство над образом Сергея Мироновича?»
А? Что это? Как, каким образом товарищ Киров мог бы мурлыкать?
«Политический смысл злодейского убийства С. М. Кирова затушёвывается, извращается. Пошло говорит Корнилов об этом бандитском убийстве.
По сути дела Корнилов прячет настоящих убийц, он их не называет, этих троцкистско-зиновьевских мерзавцев. Он по-настоящему и не возмущается гнусным делом рук их».
Чувствуется, что Лесючевского несёт — голос становится звонок, высок, глаза горят. Он идёт по следу! Он нагнал зверя. Он его сейчас размозжит.
«Следующая глава рисует убийство С. М. Кирова.
Корнилов эпически спокойно даёт слово злодею-убийце С. М. Кирова: злодей Николаев молодечески восклицает:
“Мы подходим к решению,Смелее,Смелей, —Киров будет мишеньюДля пули моей”.
Корнилов считает нужным передать состояние злодея. И как он его передаёт:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
