- Товарищи рабочие, берегитесь! - встревоженно предупреждал Фрунзе. Враг окружает нас и зорко следит за каждым нашим шагом! Время отдыха и спокойного труда для нас еще не настало! Смотрите, какая идет перестройка вооруженных сил в капиталистических странах. У нас, например, нельзя даже серьезно считать воздушным флотом те несколько сот аппаратов, которые среди летчиков известны под названием "гробов", а в той же, например, Франции воздушный флот насчитывает тысячи аэропланов... существуют аэропланы, вооруженные артиллерией... Сделано кое-что и у нас в этом отношении, но мало. А мы должны не только не отставать, но и быть впереди.
Об этом речь шла на съезде партии. Лучшим представителям военного командования было поручено сколачивать боеспособную армию, позаботиться об оснащении армии новейшей техникой. Это было ответственнейшее дело, то, от чего зависело, может быть, даже существование Советского государства. И Фрунзе вместе с другими боролся с беспечностью, с легкомысленным отношением к вопросам нашей обороны.
Надо сказать, что дело у Фрунзе ладилось. Каждый месяц давал ощутимые перемены к лучшему. Когда Фрунзе натыкался на сопротивление, даже на попытки сорвать проводимую работу, он беспощадно разоблачал троцкистов и их подпевал. Это было довольно щекотливое мероприятие: очистить армию от всех разлагающих элементов. У Фрунзе не было еще случая, чтобы дрогнула рука. Начав, он доводил дело до победного конца. Придя к решению, он уже не отступал, пока все не выполнит.
Троцкисты жаловались, вопили, бегали по инстанциям, обвиняли Фрунзе во всех смертных грехах. Это не останавливало Фрунзе. Он спокойно делал задуманное. Гнал их беспощадно. Гнал и тогда, когда сам их обнаруживал, гнал и в тех случаях, когда поступали соответствующие сигналы.
Однажды приехал Котовский и сразу, с места в карьер, еще в прихожей, не раздевшись, заговорил о самом больном:
- Михаил Васильевич, да уберите вы у меня этих чертовых троцкистов! Я призываю красноармейцев и командиров к культуре, напоминаю, что надо изживать нашу привычку ругаться последними словами, но с этой публикой я не ручаюсь за себя, я могу и выругаться! Кого угодно выведут из терпения!
- Одной руганью не поможешь, - нахмурился Фрунзе. - Гнать их надо поганой метлой из армии, оздоровить надо наши ряды. Вот она - мирная, тихая жизнь! Твердим, что фронтов нет, что выдалась передышка, а какая там передышка? Незатихающие сражения, только война приняла более сложные формы, а враг стал более вертким, да стратегия его стала хитрей... Пока на земле есть хоть одно капиталистическое государство, не будет покоя.
Оба озабоченно призадумались. Невесело было на душе. Котовский предложил:
- Нагрузить бы ими воз - да туда, за рубеж, к их хозяевам, вывалить всю кучу во двор буржуазии! Получайте!
- Там-то их встретили бы с распростертыми объятиями!.. Нет, Гриша. Здесь, у себя, повоюем с ними!
2
Год назад Фрунзе был по совместительству назначен начальником Академии генерального штаба. По своему обыкновению, он, вступая в эту должность, прежде всего изучил историю академии со дня ее основания, то есть с 1832 года.
Слов нет, из Академии генерального штаба вышло немало видных военных деятелей. Но какая рутина! Какая затхлость! Это и немудрено, если властителями умов и законодателями военной науки в царское время были древние мумии, если там насаждались германские доктрины, на практике ни разу не оправдавшие себя!
Фрунзе раздобыл тома Леера, снова перелистал страницы Мольтке, Шлиффена, извлек даже творения Михаила Ивановича Драгомирова... Теперь все друзья Фрунзе - и невозмутимый Новицкий, и сдержанный Карбышев, и быстро воспламеняющийся Фурманов, и столь же горячий и вспыльчивый Котовский все должны были прослушать цикл лекций на тему "История русской военной мысли", как удачно определила Софья Алексеевна. Вскоре подготовительная работа была закончена, и Фрунзе решил посетить академию.
Он, конечно, знал, в каком сейчас состоянии академия. Это был своего рода осколок, островок былого, уцелевший каким-то чудом, несмотря на все очистительные грозы и штормы Октября. В стенах этого здания сохранялся еще прежний душок. Преподавательские и профессорские посты и даже чисто хозяйственные должности занимали старые кадры, генералы и офицеры царского генерального штаба. Можно представить, с какой тревогой ждали они появления старого большевика, известного своей решительностью и принципиальностью, - "красного генерала" Фрунзе!
Их опасения были не напрасны. Фрунзе не любил полумер. Пришел он в академию не робким новичком, который был бы подавлен величием генеральских бород, премудростью военной науки, которую господа генералы, спасибо им, вбивают в головы присланных сюда красных командиров, иногда воевавших не совсем по правилам военной науки, хотя нельзя сказать, что безуспешно. Генералы знали, кто такой Фрунзе. Блестяще проведенный им контрудар на Восточном фронте, поистине сказочная оперативность, когда он в месячный срок разгромил армию генерала Белова, а затем ошеломивший весь военный мир удар по Врангелю... Вряд ли у кого-нибудь повернулся бы язык утверждать, что Фрунзе не умеет воевать. Как военного теоретика Фрунзе тоже знали. Иногда пытались полемизировать с ним, вносить поправки, но и только.
По предложению Фрунзе академия стала называться Военной академией Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Может быть, кому-нибудь не по душе были слова "рабоче-крестьянской". Однако потребовалось немного времени, чтобы убедиться, что наименование соответствует и содержанию. Остряки говорили конечно, шепотком! - что Фрунзе взял штурмом неприступные стены старой академии. Дореволюционный душок был выветрен. Окна были распахнуты настежь. Академия стала подлинно советским учреждением, как и должно было быть. Впрочем, все военные специалисты, пожелавшие работать при такой установке, были сохранены, их престиж не был подорван, их опыту и знаниям воздавалось должное. Академия обрела четкое политическое лицо, она стала отличаться чисто большевистской слаженностью, пронизывающей ее жизнь сверху донизу. Да и задачи академии расширились. Академия должна была возглавить всю военно-научную работу в Советском Союзе, в первую очередь работу по оснащению армии, по превращению ее в несокрушимый оплот революции.
Фрунзе не упускает ни одной возможности, чтобы напоминать, напоминать и доказывать, что без сильной, хорошо оснащенной, сознательной, дисциплинированной армии мы рискуем потерять все завоевания Октября, все дорогой ценой завоеванные нами позиции.
На Всесоюзном учительском съезде Фрунзе обращается к учителям с горячей просьбой.
- Мне хотелось бы, - говорит он, - чтобы к осени двадцать пятого года вы проделали такую работу, чтобы ни один новобранец, явившийся в ряды наших красных полков, не оказался неграмотным, ни в смысле культурном, ни в смысле политическом. Этим вы сослужите колоссальную службу делу обороны страны.
Перестройка в стенах академии позволила говорить с деятелями академии о самых серьезных вещах. Фрунзе выступает на заседании Военной академии в годовщину смерти Ленина с блестящим докладом на тему "Ленин и Красная Армия". Он отмечает связь между военной деятельностью и деятельностью политической, говорит о глубоком проникновении в самое существо всех явлений, которое характерно для Ленина, и указывает, что Ленин был гениальнейшим стратегом и тактиком. Фрунзе напоминает положения, выдвинутые в статье "Лучше меньше, да лучше" и в ряде других произведений Ленина. Далее Фрунзе отмечает, что успехи Советского государства вызывают ярость в империалистических кругах, а это заставляет нас особенно насторожиться и все усилия направить на укрепление нашей военной мощи.
Все недюжинные способности Фрунзе отдавал одной идее. Он упорно бил, бил в одну точку. Непрерывно расширяя свои знания, кропотливо, как самый прилежный ученик, изучая военную науку, он в то же время выискивал новых и новых поборников своих взглядов. Это был поистине титанический труд. Он брал пример с Ленина, у которого каждая минута была на счету, учился у Маркса, который установил себе норму десятичасового рабочего дня для работы в Британском музее.
Однажды Михаилу Васильевичу понадобилось срочно посоветоваться по какому-то вопросу с Александром Ильичом Егоровым, членом комиссии по реорганизации армии, и он направился к нему на квартиру.
В комнатах звучал рояль, играла жена Александра Ильича, прекрасная пианистка.
Фрунзе был поражен. Он весь с головой ушел в работу, был ею захвачен, даже по дороге сюда был занят исключительно деловыми мыслями... и вдруг музыка! Это было так неожиданно, так странно, словно он попал в какой-то другой мир.
Фрунзе сразу узнал - Чайковский. Открывшая ему дверь хорошенькая девушка спрашивала о чем-то, а Фрунзе стоял в прихожей и безмолвствовал, весь превратившись в слух.
