Я поднялся. Машина тронулась.
На почтамте было людно, огромный зал словно кипел от движения сотен людей. Столы, измазанные клеем и чернилами, тяжелые, обитые кожей табуреты, длинные ряды застекленных окон с бронзовыми цифрами на них… Я огляделся.
Обычных, огромных почтовых ящиков из дерева или обитых пластиком, таких, какие всегда на почтамтах, не оказалось. Одна гладкая, выложенная кафельной плиткой стена. Я подошел к окну, у которого никто не стоял. В окне за столом сидела девушка и перебирала конверты. Она сидела очень прямо, словно боясь шелохнуться, кожа у нее была очень белая, будто пропитана крахмалом, и вся она казалась накрахмаленной.
— Девушка, — сказал я. — Где мне опустить письмо?
— В ящик, у двери.
— Там его нет.
Пальцы у нее были длинные и тоже белые, с острыми, покрытыми лаком ногтями.
— Не может быть.
— Там его нет, — сказал я.
Она подняла голову.
— Что это у вас со щекой?
Я потрогал щеку пальцем — кожа натянулась и пружинила. Она уже, наверное, омертвела.
— Ожог?
— Ожог, — сказал я и вытащил конверт. — Письмом.
Она осторожно взялась за плоскую выпуклость сердца двумя пальцами.
— Горячо! — вскрикнула она и отдернула руку.
— Я не могу его больше носить, вы понимаете — не могу, я должен его отправить…
— Бросайте в ящик.
— Там его нет.
— Для всех есть, а для вас нет?
— Ну я же говорю — его там нет, вы понимаете или нет?
Она снова принялась считать конверты.
— Может быть, возьмете вы? — сказал я.
— Мы не можем. Мы продаем конверты, но не принимаем. Бросайте в ящик.
Она не поднимала головы и не смотрела на меня.
— Но его там нет! — закричал я. — Вы понимаете — нет, нигде нет, я обошел целый город — ни одного почтового ящика.
— Такого не может быть. На каждом углу ящик, подходи — и бросай письма хоть сотнями.
— Примите, — тихо сказал я, и обожженная моя щека заныла. — Я очень прошу вас — примите, почтовых ящиков нигде нет.
Она опять подняла глаза.
— Гражданин! — произнесла он своим белым, накрахмаленным голосом. — Такого не может быть, повторяю вам. Где это видано, чтобы не было почтовых ящиков!
— Я обошел целый город, — сказал я. — Вы мне не верите, но я обошел целый город. И здесь их тоже нет.
— Вы пьяны, — сказала она, — вы пьяны, вот что!.. Идите и не мешайте работать, я сейчас вызову милиционера!
Крахмальная ее рука потянулась к телефонному аппарату, и я сунул конверт обратно в карман и побрел к выходу.
Автомобили толпились на перекрестке, ожидая зеленый свет, перебегали улицу, чтобы успеть до красного света, две женщины с сумками в руках, хлопали за спиной двери почтамта.
Я спустился вниз и оглянулся. Окна почтамта не светились, и там, наверху, пропала надпись «Главпочтамт», здание было наглухо застегнуто плотно соединившимися створками дверей. Я повернул голову — светофор мигал желтым, и не было ни машин, ни женщин тех, никого не было.
Я пошел обратно, сейчас я шел по другой стороне улицы, я уже не верил в то, что найду почтовый ящик, но все же я пошел по другой стороне и все смотрел на стены.
Пока я был на почтамте, стало совсем холодно, и туман сделался плотней. Когда я сошел с крыльца, дрожь окатила меня ледяной волной, и минут пять я дрожал и все не мог согреться, но потом озноб начал проходить. Я знал, что не согрелся, что-то другое тут произошло, но мерзнуть я перестал — и это было самое главное, а остальное не имело значения.
Теперь я не кружил, шел срезая углы, шел напрямик и скоро уже очутился на той площади, от которой начал поиски почтового ящика. Теперь до дому стало рукой подать. Я вышел из-за угла, навстречу мне выплеснулся желтый свет светофора. Светофор по-прежнему монотонно включался и выключался, и оттого, что тогда, когда я еще только вышел из дому, долго он маячил перед моими глазами, я вспомнил о письме. Оно все так же лежало во внутреннем кармане пальто, и в комнате делать мне было нечего.
Я привалился к стене.
Что-то тупо упиралось под лопатку. Я повернулся. Это оказалась скоба, на которой раньше висел почтовый ящик. Одна железная скоба. Она была ребристая и ржавая, загнутая крюком, и еле выглядывала из стены, поэтому я ее не видел, когда проходил мимо.
Сквозь туман глухо пробивался тяжелый цокот подковок. Я услышал его внезапно, затем он так же внезапно исчез, и я подумал, что все это мне послышалось, но еще через мгновение цокот снова возник и уже не пропадал. Потом стало угадываться в тумане пятно человеческой фигуры, желтые облака света перебрасывали ее друг другу, на несколько секунд человек исчезал, растворялся в ночи, но следующее облако уже ловило его и слабо очерчивало его контуры, и каждое новое обрисовывало все четче и объемней, и наконец я смог разобрать, что это мужчина в длинном пальто, в надвинутой на лоб кепке, в тяжелых сапогах.
Он тоже увидел меня, прилипшего к стене, и на мгновение шаг его осекся, но потом направился, только он стал забирать в сторону, все дальше от меня, и достал руки из карманов.
Я оторвался от стены.
— Простите… — сказал я.
Он ничего не ответил и не повернул головы. Он еще не поравнялся со мной, а я произнес свое «простите» слишком тихо — он мог и не услышать.
— Простите! — крикнул я, становясь ему на дороге.
— Ну? — спросил он растерянно. — Что такое?
— Здесь был почтовый ящик, — сказал я. — Хотел опустить письмо, а теперь его нет.
— Ну и что? — хмуро сказал он. — Я вам что — найду его, что ли? Перенесли куда-нибудь, ищите другой.
— Нет другого! — закричал я в отчаянии. — Нет! Понимаете? Поймите меня, прошу вас… Я обошел весь город и не нашел ни одного.
Мужчина потянулся к кепке. Он сдвинул ее на затылок, и стали видны глубокие впадины его светлых веселых глаз.
— В самом деле — почтовый ящик вам?
— Ну господи, — пробормотал я.
Мужчина снова натянул кепку на лоб, приплюснул ее блином.
— Пойдемте, я знаю тут один, мне по дороге. Квартал ходу — и в переулок налево.
— Вам не холодно? — спросил я.
— Нет, а что? Вам холодно? Десять градусов выше нуля.
Ему и в самом деле не было холодно, и пар не шел из его рта.
— Странно, — сказал я. — Десять градусов выше нуля!
Мне казалось, по крайней мере — десять градусов ниже.
Он не ответил.
Мы молчали и не смотрели друг на друга. Облака света ловили и отпускали нас, вели вдоль лысых стен домов. Наконец мы свернули в переулок.
— Ну вот, — сказал мужчина и ткнул пальцем. — Бросайте.
Я посмотрел — никакого ящика не было, и только на белом фоне стены чернела ржавая скоба, загнутая крюком.
— Куда ж бросать? Здесь тоже ничего нет.
— Вас за руку взять? — сказал мужчина. — Прекрасный синий ящик, выемка писем пять раз в день с шести утра до семи вечера. Что вам надо еще?
И вдруг я вспомнил, что, когда искал почтовый ящик, на одном из домов я видел точно такую же железную скобу, как ту, о которую ударился, и как эту вот. Только я не знал, что это такое, а сейчас я вспомнил — это была точно такая же скоба.
— Здесь… — сказал я, и, как тогда, когда шел один по улицам и звук собственных шагов существовал отдельно от меня, звук моего голоса донесся до слуха, словно отраженный эхом от домов. — Здесь, вы точно уверены, есть ящик?
Мужчина взял у меня из рук письмо, и я услышал железный лязг откинувшейся заслонки на щели отверстия. Я ждал, как сейчас исчезнет сначала уголок письма, потом письмо исчезнет на четверть, на половину — и заслонка лязгнет наконец во второй раз, закрываясь.
Мужчина толкнул письмо, оно пролетело по кривой, ударилось об стену, кувыркнулось и шлепнулось на асфальт.
Мне показалось, на голове мужчины шевельнулась кепка. Он отскочил от письма и взглянул на меня. В тени козырька я не видел его глаз, сейчас белки блеснули бело и дико.
Я медленно стал нагибаться, чтобы поднять письмо, и мужчина тоже стал нагибаться. Я взял первым, а он все еще продолжал тянуться, и его пальцы воткнулись в мою руку. Они вошли в нее, словно ее не было, словно все это был туман, они прорвали ее и вышли с другой стороны моей кисти.
Мы замерли. Пальцы его свисали из моей ладони корявыми толстыми обрубками, я посмотрел на свою руку и только сейчас заметил, что она просвечивает, как просвечивает созревшее яблоко «Белый налив», просвечивает до того, что видны коричнево-матовые, остроносые зерна в его сердцевине. И рука так же просвечивает, и зернистая структура асфальта вся перед глазами, словно руки нет.
Мы замерли — мгновение было мучительно долгим, — наконец мужчина выдернул пальцы из моей руки, и опять я ничего не почувствовал, кепка слетела у него с головы, и я увидел, что волосы его встали дыбом.
Он шел от меня, пятясь и так полностью и не разогнувшись, он не кричал, он смотрел на меня огромными, в пол-лица, глазами и беззвучно шевелил губами, шел мелко перебирая ногами и задевая одной о другую. Он натолкнулся на стену, медленно развернулся и побежал.
